Книга Огненный шторм, страница 11 – Дэвид Класс

— Извините, откуда у вас такая великолепная собака?

Исключительно умная женщина. Обращайся с ней почтительно.

Замолчи и не лезь со своими мыслями. Еще не хватало, чтобы нас допрашивала дура-собачница.

— Да вот взял в приюте для бездомных животных.

— Нет, не может быть! Моя свояченица дрессирует собак, мы с ней ходили на выставки. Я уж думала, все породы знаю. Но такого никогда не видела. Он у вас кто?

— Просто большая дворняга, — говорю. — Свалка собачьих генов.

Как ты смеешь оскорблять моих предков?!

— Вы уверены? Вид у него чистопородный.

— Чистокровный дворянин, — отвечаю. — Наполовину датский дог, наполовину ньюфаундленд, наполовину носорог. А линяет, как ангорский кролик.

Она смеется:

— И выкупать его не мешало бы.

Ты прав. Она идиотка. Прогони ее.

— Он всегда так воняет. Сегодня еще ничего.

— Купите ему ошейник и поводок, а то оштрафуют. Сейчас с этим строго. Можно, я его поглажу?

Даже и не думай!

— Давайте. Он обожает, когда ему чешут за ушами. Скребите сильнее, не стесняйтесь.

Я откушу ей руку по локоть.

Она скребет Джиско за ушами, слышно, как скрежещут ногти.

— Какой славненький песик!

Убери ее от меня, пока я не прокусил ей сонную артерию.

И тут я внезапно чувствую, как по спине бежит холодок. Черный автофургон. Едет по другой стороне Бродвея. Тонированные окна. Внутри ничего не видно. Но я чувствую, что фургон ищет меня. Прячусь за женщину, пытаюсь ею заслониться.

Джиско, фургон!

Знаю.

Джиско льнет к собачнице. Только что не лижет ей коленки. За ее сумками его не видно.

Тут происходит странная вещь. У меня в голове возникает четкая картинка. Медленно идут люди. Едут машины. Черный фургон. Он испускает вязкие ленты света, они тянутся ко всем прохожим. Вроде рентгена.

Две ленты света направляются к нам с Джиско. Не увернуться. Нас найдут. От этого не спрячешься.

Левую руку начинает покалывать, а потом припекать. Гляжу вниз. Часы испускают голубоватое сияние. Два световых щупальца достают до нас, и голубоватое сияние их отражает. Фургон едет дальше по Бродвею.

Я не совсем понимаю, что произошло, но мне кажется, что отцовские часы нас только что спасли.

Между тем тетенька с прической в полном восторге от того, что Джиско к ней ластится. Не знает, что он прячется. Считает, что встретила верного четвероногого друга.

— Ой, какой ласковый песик! Дай-ка я еще разок почешу тебе ушки! — И втыкает ему в загривок ногти на добрый дюйм.

Должно быть, свежевание нервов немногим хуже.

Фургон проехал. Как ты думаешь, они сюда вернутся?

Промедление смерти подобно.

Уговорил. Сейчас смоемся.

— Извините, мэм, мы опаздываем к ветеринару. Надо ему глистов выгнать.

Она отдергивает руку.

— Приятно было поговорить. Всего хорошего.

Скатертью дорога.

Сворачиваем с Бродвея на боковую улочку. Ладно, как мы будем выбираться из Нью-Йорка и куда направимся?

Ты у меня спрашиваешь? После всех этих унижений и оскорблений ты еще хочешь, чтобы я руководил операцией?!

До сих пор они просчитывали каждое мое движение, поэтому я с удовольствием прислушаюсь к любым советам.

Они мастерски управляют причинно-следственными связями. Поэтому мы обратим причинность при помощи старинной игры в курицу и яйцо.

Это как?

Выбери какой-нибудь предмет. Быстро.

Теряюсь. Обращаю за помощью взор в небеса. Вижу самолет.

Самолет.

Хорошо. Это курица. Где яйцо?

Что-то мне не ухватить твою мысль.

Где выводят самолеты?

Самолеты не выводят. Их делают. На заводах.

Где они впервые поднялись в воздух?

Братья Райт. Полуостров Китти-Хок. [4]

Хорошо. Нам туда.

Ладно. Только сначала давай заглянем в этот зоомагазин.

Ни за что. Ужасное место. Как невольничий корабль. Братья и сестры, восстаньте! Вам нечего терять, кроме своих цепей!

Собаки и кошки в крошечных грязных клетушках начинают лаять и мяукать.

Усталая продавщица нервно оглядывается.

— С чего это все одновременно проснулись? Вам что-то подсказать?

— Мне нужен поводок и большой ошейник.

— У меня два такого размера. Шипованный и со стразами.

Шипованный.

— Давайте со стразами.

Почему?

Не идут тебе шипы, ясно?

Неясно. Откуда ты знаешь? Видите, братья и сестры, как он со мной обращается? О, жалкое племя дураков! Обрушим на них благородный гнев!

Собаки и кошки мечутся. Канарейки орут. Попугаи осыпают меня потоком брани по-английски и по-испански. Даже тропические рыбки выписывают в аквариумах яростные зигзаги.

Продавщица дергается.

— Ерунда какая-то… В чем дело?

— Не знаю, — говорю я и расплачиваюсь. Застегиваю ошейник со стразами на толстой шее Джиско и прицепляю поводок-цепочку. — Может, проголодались. До свидания.

Выволакиваю пса из магазина.

Какое отвратительное место!

И что? Тебё-то какое дело? Прекрати привлекать к себе внимание!

Пес фыркает.

А еще считают, будто «гуманизм» переводится как «человечность»…

Пенсильванский вокзал, [5] час пик. Толпы издерганных людей. Жители пригородов, едущие домой с работы. Туристы. Командированные. В этом хаосе никого не заметить и не запомнить. Даже слепого подростка в бейсболке и темных очках, который стучит своей тросточкой, следуя за крупной собакой-поводырем. Собака рвется вперед, и паренек чуть не падает с высокой каменной лестницы.

Прости, пожалуйста.

Помедленнее. Я из-за тебя чуть шею не сломал. Мы делаем вид, что я слепой, а ты — собака-поводырь. Помнишь?