Онлайн книга «Лакомые кусочки»
Филип стоял сзади и с интересом разглядывал мою шею: я чувствовал тепло его дыхания. Хвала небу, мой нос не различал запахов, не то желудок вывернулся бы наизнанку. — Клея вроде бы нет, — сообщил он. — Подойди ближе к свету, дружище. Нет, никакого клея и ниток тоже. Шапка просто… приросла. Выглядит так, будто она сверху прилеплена к коже, и если поддеть снизу, она слезет, ну, как шкура с овцы, только вот ничего не выходит. Медвежья голова Филипа маячила у меня за плечом. Я взялся за нее и потянул. — Эй, прекрати! — завопил Филип. — Со мной проделали ту же штуку! Ноэр, наконец, сел в кровати. Его покрасневшие глаза в прорезях маски, казалось, метали молнии. — Да что с вами такое, а? — Он схватился за шапку и едва не оторвал собственную голову, потом, пораженный, сполз на подушку и накрыл ладонью рот. Денч расхохотался. — Не понимаю, с чего вы так обессилели, что не можете скинуть шкуры. — Он встал, и меховые штаны свалились с него на пол. Денч с удовольствием подставил тело свежему ветерку, дующему из окошка. — Медведь не может себя раздеть! Где это слыхано? — Видишь? — Филип взялся за свою куртку. — Так и есть. Денч перешагнул через вытянутые ноги Филипа и взял с резного комода сложенные штаны, потом натянул их, наблюдая, как Ноэр воюет с шапкой, а я со своими медвежьими штанами, которые сидели так же крепко, как все остальное. — Ерунда какая-то, — пробормотал Филип. — Снять шапку я не могу, зато внутрь рука проходит совершенно свободно. Смотрите, щупаю: вот моя кожа, потная и скользкая, а вот — отдельно — медвежья шкура. Шлеп, шлеп. Я последовал примеру Филипа. Да, я мог просунуть пальцы под шапку и потрогать собственные волосы, но как только убирал руку, медвежья шкура вновь прирастала к коже. — Не нравится мне все это, — сказал я. — Сколько мы вчера выпили? А что, если это просто сон или похмельный бред? Денч потянулся за рубахой и с громким треском выпустил газы. — На-ка, получи. Вдруг от этого тебе тоже что-нибудь пригрезится. Я бросился на кровать прямо поверх Филипа и уткнул нос в одеяло. — Черт тебя побери, Денч, — выругался Филип. — Чем ты набил брюхо? — Воняет, да? — довольно ухмыльнулся Денч. — Кто бы мог подумать, что столь изысканная еда породит такой отвратный запах? — Посплю-ка я еще, — сказал я. — Может, когда проснусь, шапка отлипнет. Меня, однако, никто не услышал. Филип выбрался из-под меня и, сцепившись с Денчем, катался по полу, а заодно и по Ноэру, который умолял дерущихся не давить ему на живот, иначе его вырвет. Мне удалось заснуть. Спал я долго: когда проснулся, уже горели свечи. Ноэр с мрачным видом сидел на противоположном конце кровати. — Ты все еще медведь, — сказал я. Голова у меня была ясная и холодная, остатки сна улетучились. — Угу, — кивнул Ноэр. — И ты, и Филип тоже. Мы останемся такими на веки вечные. — Не может быть. — Я потянул за шапку, за рукава… — Может, — устало сказал Ноэр. — Все перепробовали: и мыло, и нагретое масло, и примочки с растворяющим отваром — бесполезно. Видишь? — Он продемонстрировал многочисленные ссадины и царапины на шее. — Тут дело не в клее, — заключил Ноэр, — а в чем-то похуже. Когда мы вышли из трактира и показались на люди, нас едва не обвинили в колдовстве. Священник аж слюной брызгал. Хорошо еще, что у Филипа язык подвешен как надо, не то быть бы нам забитыми камнями. Филип убедил всех, что мы не колдуны, а невинные жертвы чужой волшбы. Мол, кто-то навел на нас чары, подлил в вино зелья, вот мы и пострадали. Мне опять стало не по себе. Я постарался унять руки, беспокойно теребившие шею. — Но кто мог это сделать? Кому это нужно? — Понятия не имею. Говорят, какая-нибудь ведьма, которая хочет родить ребенка от Медведя. Другие утверждают, что мы сами навлекли на себя проклятие, не сняв шкуры до полуночи, хотя… Помнишь Блейза — он был Медведем пару лет назад? Так вот, он сидел на площади в медвежьих шкурах и травил свои байки почти весь следующий день, но потом снял костюм без всякого труда. В первый раз со вчерашнего вечера мы с Ноэром посмотрели друг другу в глаза. — Это не сон? — тихо спросил я. — Боюсь, что нет, Баллок. Мы оба вздохнули: я — лежа, он — сгорбившись. — В голове не укладывается, почему это с нами стряслось, — сказал я. — А мне плевать, почему да отчего. Я просто хочу вернуть человеческое лицо, — тоскливо отозвался Ноэр. — Да уж, тебе пришлось хуже всех. И в шапке-то чувствуешь себя ужасно, а у тебя еще маска на глазах. Чешется небось? — Да нет, просто не снимается, и все. Мы как будто в сбруе. Или в цепях, как арестанты. — Но мы можем свободно двигаться! — Тебе быстро расхочется гулять, когда увидишь вытаращенные глаза людей. С какой, по-твоему, радости я вернулся сюда? Буду наслаждаться уютом этой прекрасной комнаты до тех пор, пока трактирщица не вспомнит, что мы не платим за постой. Потом окажемся на улице, и все будут охать и креститься, глядя на нас. Мы обвели взглядом богатые пологи над кроватями, резные спинки стульев, толстый ковер, на котором, словно павший в бою солдат, валялось скомканное одеяло Ноэра. — Когда-нибудь это наваждение закончится, — сказал я и просунул палец под шапку. — Они сейчас терзают Филипа. Надеюсь, вот-вот постучат в дверь и скажут, что нашли средство, — мрачно сообщил Ноэр. Дверь, однако, стояла на своем месте, и из-за нее не доносилось ни звука. Мы втроем смущенно переминались с ноги на ногу, стоя у парадного входа в особняк госпожи Энни Байвелл, и внимательно прислушивались. — Говорят, она страшная, как смерть, — негромко произнес я. — Да по мне пускай будет какая угодно, лишь бы помогла сбросить шкуры, — фыркнул Филип. — Я видел ее, — подал голос Ноэр. — Не красавица, конечно, но ничего особенного — обычная старуха, высохшая и в морщинах. — Надо было одежкой запастись, — запоздало сообразил я. — Если все получится, я больше не хочу ходить в этом гадком костюме, даже если смогу свободно снимать и надевать его. Черт его знает, а вдруг опять прилипнет! — Ха! Помните, как мы мечтали влезть в медвежьи шкуры? — усмехнулся Ноэр. — А теперь они сделались нашим проклятием. — Тихо! — шикнул Филип, и мы все поглядели на дверь. В щели показалось совсем не уродливое, а, напротив, симпатичное лицо, хоть и незнакомое. По правде сказать, даже очень симпатичное. Ясные глаза бесцеремонно оглядели нас, поморгали, а потом это смазливое личико разразилось звонким хохотом. Честное слово, будь девчонка не такой красавицей, я бы жутко разозлился, но ее красота смягчила мой гнев, и я был готов услышать в этом смехе доброту и сочувствие. |