Книга Перо фламинго [= Иероглиф ], страница 15 – Наталия Орбенина

– По причине своей беспечности, бесполезности..? – попытался он подсказать собеседнику.

– Я не хочу говорить ничего плохого о покойном, – последовал угрюмый ответ.

– Вы не желали этого брака для Зои Федоровны, ведь так? – тихонько начал плести свою паутину Сердюков.

– Что с того? Зоя как безумная сделалась от любви. Да и Соболевы были не очень рады раннему браку сына. Но что поделаешь?

Аристов снова закурил и замолчал.

– Сестра для вас… – начал Сердюков.

– Свет в окне, – чуть улыбнулся собеседник.

– Вы, судя по всему, её опекун?

– Да, наши родители рано оставили нас в одиночестве. Правда, я к тому времени уже был взрослым человеком, но все равно перенес смерть матушки с трудом. Отца мы потеряли еще раньше. Но еще труднее было то, что мне пришлось взвалить на себя бремя опекунства и воспитания младшей сестры.

– Да, нелегко, видно, быть воспитателем юной барышни, – заметил полицейский с сочувствием.

– Вот-вот, – оживился Егор Федорович. – Представьте, сударь, я только-только вырвался на свободу из-под родительской опеки. Вокруг столько радостей жизни. Но вместо развлечений приходится самому стать строгим родителем для совершенно необузданного юного существа. К слову сказать, последние годы матушка позволила мне жить отдельно. Поэтому в родительский дом я захаживал нечасто, о чем теперь с прискорбием вспоминаю. И сестра моя Зоя росла без меня. То есть я появлялся только для того, чтобы в очередной раз потакать её детским прихотям и капризам. Матушка журила меня, да все без толку. И, вот когда её не стало, забота о сестре стала моею обязанностью. Я наивно полагал, что наше общее горе и моя любовь к ней сделает её совершенно ручной и послушной. И каково же было мое разочарование, когда мы с ней поссорились вскоре после похорон матери. Вы только подумайте, господин следователь, я, чуть больше двадцати годов, и девочка, которая еще не девушка, но уже и не ребенок. К тому же привыкшая, что я ей ни в чем не отказываю. Она желала вертеть мною по своему усмотрению, а я ждал её послушания и покорности. В итоге пришлось прибегнуть к помощи гувернанток и компаньонок. Но все они скоро покидали нас по причине несносного характера воспитуемого дитяти. Сестре между тем сравнялось шестнадцать. Я опять же по наивности полагал, что это уже почти взрослый человек – потому что пришлось покупать наряды уже для взрослой барышни. Заказывать корсет и все такое прочее. Но опять же глупо ошибся. Она оставалась тем же взбалмошным ребенком. А тут эти ухажеры, как черти из табакерки. Да еще ей захотелось выйти замуж. Я не на шутку испугался. Уж думал, что придется караулить сестру с ружьем по ночам.

– А чем вам не нравились претенденты? – осторожно поинтересовался Сердюков.

– Среди них не было достойного и серьезного человека. Между мной и сестрой вспыхивали страшные ссоры. Зоя не желала терпеть моей власти над ней. Мне казалось, что она меня возненавидела. Я пришел в совершенное отчаяние, но и она глубоко страдала. Однажды, рыдая, она пригрозила мне, что уйдет в монастырь. Я же посмеялся над нею, сказав, что сам возьму вожжи и отвезу её. Зоя вспылила, и что вы думаете? Назавтра я повез её в монастырь! Под Петербург, в Энск. В пути я полагал, что она престанет дурить и капризничать, а она, вероятно, думала, что я только пугаю её. Однако когда тяжелая массивная дверь обители захлопнулась перед моим носом, я понял, что свершилось то, чего мы оба совершенно не желали. Одно утешало меня, Зоя не примет постриг. Во всяком случае, в ближайшее время. А побыть в тиши и благолепии ей не помешает.

– Да, – протянул Сердюков, – кто бы мог подумать, что так тяжело быть братом.

– Любящим братом, – уточнил Егор.

– А что же вы, вы сами, что предприняли потом?

– Уехал. Уехал в Африку.

– Поохотиться? – Сердюков выразительно кивнул на леопарда.

– В некотором роде. Видите ли, я всегда искал себя, но не находил для себя достойного поприща. Возможно, мне надо было стать военным. Да нет войны! Мне всегда хотелось приложить себя в деле торжества свободы и справедливости, да в Отечестве нашем очень трудно, видите ли, с торжеством свободы и справедливости. Тут либо в бомбисты иди, или в полицейские. Ни то, ни другое меня не прельщает.

– Эк вы нас, полицейских, уничижительно! Да вкупе с бомбистами! А случись что, караул кричите?

– Я полагаю, что в полиции разные люди служат, только не секрет, что общество наше не слишком ваш мундир жалует.

– Это верно, особливо среди молодежи теперь модно полицию критиковать и высмеивать. Но я не в обиде на вас. Будем считать, что это моя расплата за непрошеное вторжение в ваш дом, – и Сердюков доброжелательно чуть улыбнулся тонкими губами.

Аристов смотрел на него внимательно. Странный малый. Пожалуй, слишком, как это выразить, осмысленный, что ли. Нет в нем этой бутафорской бравады, этого омерзительного ощущения холуйства при власти. Перед ним сидел, казалось бы, совершенно невзрачный человек, белобрысый и худой, но который своим выражением лица, своим тоном, располагающим и дружеским, вызывал доверие и желание говорить. Причем рассказать то, о чем никто никогда не спрашивал, в чем сам себе никогда не признавался.

– Так, стало быть, сударь, вы войну для себя сыскали, и не ближе, как в Африке? Дайте-ка, я угадаю. – Сердюков потер лоб длинным пальцем, похожим на карандаш. – Уж не буров ли вы защищали, батенька? Война между бурами и англичанами!

Ответом ему были изумленные брови собеседника, которые поползли вверх.

– Угадал? – засмеялся Сердюков. – То-то же! Мы ведь тоже иногда и газетки почитываем.

– Да, вы угадали. Именно там, на юге Африки, я утолял свою жажду к справедливости и счастью.

– Насколько я могу судить, счастье для буров не задалось, но вероятно, вашей вины тут нет.

– Вы правы. Это было геройство небольшого народа против великой империи, война за независимость, за право жить своей жизнью. Теперь я понимаю, что исход был предрешен. Но тогда… Тогда у меня голова шла кругом. Столько пришлось пережить! На исходе войны меня ранило, и довольно тяжело. Но я выкарабкался, и мне пришлось долго, через весь континент возвращаться домой. Моих сил, да и денег хватило ровно до Каира. Там мне пришлось остановиться, чтобы прийти в себя и решить, как жить дальше. И тут произошло чудо. Каким-то странным, непостижимым образом меня нашло письмо сестры. Мы иногда писали друг другу. И наши письма постепенно стали очень нежными и добрыми. Сестра повзрослела, я изменился. И мы поняли, что теперь можем снова понимать и любить друг друга. Такими, какие мы есть. И что мы одни на белом свете, и нам надо держаться друг за друга. Вот тогда-то я и надумал искать в России семейство, которое совершает путешествие, чтобы с их помощью привезти Зою в Африку. Показать ей таинственный Древний Египет, пирамиды. А потом уехать в Европу или еще куда-нибудь. Жизнь путешественника казалась мне прекрасной идеей для такого неугомонного существа, как Зоя, да и родительское наследство позволяло рисовать подобные планы.