Книга Тайная алхимия, страница 59 – Эмма Дарвин

Дядя Гарет и я убираем остатки пикника и уносим все в дом, спасая от росы. Это напоминает мне то, как тетя Элейн смотрела на велосипеды, одеяла и поношенную спортивную обувь, разбросанную по летней траве, когда я была ребенком.

— Надеюсь, с Марком все в порядке, — замечает дядя Гарет, включая торшер и выглядывая в окно. — Я понятия не имел… Ну, со стороны Лайонела было грубо предложить Марку оплату, но таков уж склад его ума. Но Иззи…

— Может быть… — начинаю я, но колеблюсь, потому что эта мысль только что пришла мне в голову. — Может быть, они о нем просто невысокого мнения — после того, как он ушел. И не видят, каков он на самом деле. В то время как я… и ты…

Гарет смотрит на меня очень пристально в неверном голубом свете.

— Знаю.

И внезапно я могу это произнести:

— Ты любил его, правда? Марка? Все время.

Дядя кивает, а потом, словно на него внезапно навалилась большая усталость, подходит к одному из кресел и садится. Мне кажется, что второе кресло стоит слишком далеко, поэтому я присаживаюсь на подлокотник кресла дяди Гарета.

Он пододвигается, чтобы дать мне больше места, но его плечо удобно прижимается к моему бедру.

— Да, я его любил. О… не в том смысле.

Я киваю, потому что понимаю, о чем он.

— Хотя я… я всегда был… гомосексуалистом. Ты знала об этом?

— Раньше не знала. Заподозрила позже, но не знала, как об этом спросить — для такого я не была достаточно искушенной. И кроме того… Ну, мне казалось — это твое дело.

Он молчит, а я думаю: не собирается ли он сказать, что никогда не давал себе в том воли. Для многих гомосексуалистов в те дни предложение вступить в связь было менее привлекательным, чем желание нормально провести остаток жизни. Так вообще перестаешь интересоваться чем-либо подобным.

Гарет ничего такого не говорит.

Но может, через соприкосновение наших тел он ощутит, что я понимаю. Я сижу и желаю — и неистово надеюсь, — чтобы он мог это ощутить.

— Я полюбил тебя с того момента, как увидел, — говорит он. — Твоя нянюшка держала тебя на руках… «Кормилица» — называла она себя. Когда… случилось несчастье, она просто забрала тебя к себе домой и продолжала за тобой ухаживать. Думаю, это она окрестила твоего медвежонка Смоуки. Как бы то ни было, вот так все и получилось. Это было легко. Но с Марком… Я работал с Марком. Мы работали вместе, и я любил его, и учил его, и хотел, чтобы он принял дела в Чантри, потому что был единственным, кто мог заставить здесь все работать как следует. И… и еще потому, что хотел, чтобы он получил в деле свою заслуженную долю.

По мне пробегает легкая дрожь — почти веселье, а может быть, надежда.

Я скольжу по ручке кресла, чтобы очутиться лицом к дяде Гарету.

— Ну, может быть, он ее и получит. Если мы сумеем уговорить остальных.

Дядя Гарет слегка улыбается, и мое чувство — что бы я ни чувствовала — становится сильней.

А потом я начинаю думать: «Откуда это веселье? И надежда?» Они слишком сильны, это не результат простого облегчения оттого, что Гарета и Чантри, возможно, еще удастся спасти. Это связано с тем, что спасителем будет Марк, с тем, что Марк наконец-то снова обретет здесь свое место.

Но я не хочу чувствовать этой дрожи. Как будто Адам, моя любовь, ускользает от меня.

— Может, мы уговорим остальных, — произносит Гарет, и я думаю, что он никогда не относился к людям, которых оставляет надежда. Он берет меня за руку. — Иногда я думаю, что бы сделал Кай, если бы был жив. Какой стала бы наша семья, если бы он был здесь. Он был таким уверенным… таким бескомпромиссным… во всем, что касалось искусства и ремесел и того, какой должна быть жизнь. Иногда Иззи очень его напоминает. Хотя внешне на него похожа ты. Особенно глаза, губы… Марк — хороший человек. Он всегда был хорошим человеком.

Я задумываюсь: не догадывается ли Гарет о моих чувствах? Или он тоже всегда об этом знал?

Но тут тень Марка мелькает в окне, раздается плеск, когда он моет инструменты под насосом, а потом просовывает голову в приоткрытую дверь и спрашивает, подвезти ли меня снова домой.

Елизавета — Одиннадцатый год царствования короля Эдуарда IV

Лежать с Эдуардом было все равно что снова стать Мелузиной. Мы уединились при свете очага, как в густой золотой воде.

Было уже поздно, не раздавалось ни звука, только время от времени слышался крик гребца, ведущего лодку к дальнему берегу, да тихо плескалась река под окном.

Эдуард перекатился на бок, и его теплая рука скользнула от моей груди к талии и по моему животу. Он сложил руку чашечкой на моем лобке так бережно, как мог бы сложить алхимик на полученном им драгоценном металле.

— Что я делал без вас в Брюгге, моя красавица Иза? — спросил он, и, хотя в покоях было темно, я знала, что он сонно улыбается.

— Мне было еще хуже без моего повелителя.

— Тем не менее вы позаботились о моем сыне.

— Это было моим самым главным делом, — ответила я. Моя улыбка была непритворной при мысли о светловолосой головке Неда и его розовых кулачках, когда этим утром он подпрыгивал и барахтался на руках отца.

Эдуард не спускал глаз с сына, так же как и я. Однако я не знала, что он подумает обо мне, своей красивой жене.

Полтора года, проведенные в комнатах мрачного маленького аббатства, в комнатах, построенных не для нас, а для мужчин, отрекшихся от мира. Да, без сомнения, это было убежищем, гарантированным его преосвященством. Но иногда мне казалось, что страх накладывает свой отпечаток на мои глаза и лоб, и они приобретают сходство с окружающими нас серыми камнями.

Потом приходилось ложиться в постель в пустой комнате, а девочки спали в соседней, и я тонула в собственных молчаливых криках.

— Как было с Недом? — внезапно спросил Эдуард. — Плохо, моя бедняжка?

Мое сердце подпрыгнуло, будто он прочел мои мысли.

— Не страшней, чем с Сесили, — ответила я. — А ради принца стоило вынести и вдвое худшую боль.

— Когда он станет старше, мы сделаем все, как задумали, — сказал король, поцеловав меня в лоб. — Отдадим его твоему брату Энтони, который станет его наставником, и отошлем туда, где нам нужнее всего королевская власть, может быть, на границу с Уэльсом. Он сможет жить в Ладлоу… — Эдуард замолчал, и я поняла, что он снова думает о своей юности, об охоте, танцах и рыцарских поединках со своим братом Эдмундом среди округлых зеленых холмов Уэльса. — Я с вами согласен — он похож на Артура.

Мысль об Артуре никогда особо не волновала меня и совсем не занимала теперь, когда я подарила Эдуарду сына. Мать Артура, похоже, довольствовалась жизнью в уединении, а Артур был хорошеньким мальчиком, который не причинял никаких хлопот, живя в детской вместе с моими детьми.