Книга Бессмертник, страница 90 – Белва Плейн

Снова заквакали лягушки.

28

Джозеф шагал по Мадисон-авеню. Параллельно в витринах двигалось его отражение: походка решительная, быстрая, руки высоко вскидываются — в такт каждому шагу. Он и не знал, что так сильно размахивает руками при ходьбе.

Он в хорошей форме. Даже не скажешь, что ему столько лет. Просыпаясь по привычке в шесть утра, он непременно делает зарядку. И диету соблюдает, хотя не очень строгую — потолстеть ему явно не грозит. Анна завидует: ей приходится неделями сидеть на твороге и салатах, чтобы сохранить фигуру. Он-то всегда твердит, что ей лишний вес ничуть не повредит, даже украсит, но слышит в ответ, что его вкусы неисправимо старомодны. А какие еще прикажете иметь вкусы в пятьдесят пять лет?

Впрочем, теперь это отнюдь не старость. Трудно представить, что отец, когда умер, был всего на два года старше. Да, главное — воля. Когда ее теряешь, наступает старость. Он волю сохранил и готов благодарить за это судьбу снова и снова. Он возродил — из руин, из пепла — благополучие своей семьи. Ну, если не возродил, то, по крайней мере, положил начало возрождению. А судьба не каждому дает второй шанс, не каждому. Бедный Солли. Руфь так и живет в трехкомнатной квартирке, которую Джозеф отвел ей в доме на Вашингтон-Хайтс — в том самом доме, на покупку которого Анна когда-то занимала деньги. Смешно, но этот дом для него вроде талисмана. Вряд ли он станет его продавать, даже в тяжелую минуту. Да и как продашь, если там живет Руфь? И даже платит за квартиру. Он предлагал ей жить бесплатно, но она ни за что не соглашалась, и он ее за это уважает. Окажись он — упаси Бог! — на месте Руфи, поступил бы точно так же.

Дожидаясь зеленого света на переходе через Пятьдесят шестую улицу, он бросил случайный взгляд на одну из витрин — и его снова объяла печаль утраты. Портрет покойного Рузвельта в черной рамке. Президент умер две недели назад. Для Джозефа эта смерть стала личным, глубоко личным горем. Строгим горем, как строг был траурный кортеж: от вокзала, куда гроб прибыл из Джорджии, вдоль Пенсильвания-авеню медленно и скорбно вышагивал конь с повернутыми назад сапогами в стременах. Символ павшего в битве командира. Воина. О, это был храбрец. Джозеф знал, что не раз еще вспомнит президента, его уверенный голос, несущийся из динамика. Красивый голос.

И в то же время некоторые его ненавидели… Не только богачи, считавшие Рузвельта предателем классовых интересов. Знакомый Джозефу простой рабочий потерял на войне сыновей-близнецов и винит во всем президента: нечего, мол, было втягивать страну в это пекло. Но это же чушь! Понятно, что от отчаянья, от горя, но все равно глупость, пустозвонство и чушь! У Малоунов в семье тоже утрата: погиб муж Айрин, и дочь с двумя малышами вернулась под родительский кров.

Мальчишка Айрин похож на Эрика — двухлетнего, каким они запомнили его много лет назад. Джозеф почувствовал, как у него кривится рот. Непроизвольно и неизменно, стоит только вспомнить…

…Анна никакой дом покупать не хотела. Ну да Анна никогда ничего не хочет. Ей подавай подруг и дневные концерты по пятницам — теперь у них снова хватает денег на необременительные развлечения. Еще она участвует в женских благотворительных комитетах — сразу в нескольких, в пяти или шести. А в оставшееся время читает.

Зато Джозефу давно осточертело жить в квартире. И когда в прошлом году Малоуны купили дом в Ларчмонте, он решился. Всю осень и зиму напролет рыскал по пригородам. Но — как назло — когда у тебя в кармане ни цента, тебе нравится все подряд. Когда же деньги появляются — а он мог теперь раскошелиться на очень приличный дом, — ничего достойного нет как нет. Наконец две недели назад, в теплый ветреный апрельский день, они наткнулись на этот дом, и Анна совершенно влюбилась.

Он ее не понимал. Не дом, а старая развалина — не меньше восьмидесяти лет от роду. Винтовая лестница ведет в угловую башенку. В доме шесть украшенных резьбой мраморных каминов — шесть! — даже в спальнях. На веранде резные деревянные наличники. Одним словом, чудище! Сам молодой человек из агентства по недвижимости глядел на этого уродца с большим сомнением. Торговец из него явно никудышный. Видно, новичок, никакого опыта: все мысли на лице отражаются.

— И что же это, по-вашему, за стиль? — требовательно спросил Джозеф.

— Подлинная викторианская готика, сэр. Этот дом был когда-то родовым особняком семейства Лавджой. Одна из самых древних семей в округе. Последний отпрыск древнего рода живет неподалеку, за тем пригорком. Он хочет продать родовое гнездо и два акра в придачу.

Анна заговорила, когда они поднимались по винтовой лестнице:

— Прямо как в книгах про старину. Ты потрогай перила, потрогай!

Потемневшая от времени древесина лоснилась, точно шелк под рукой; да, материалы в ту пору были исключительно хороши. Но жить, путаясь в бесчисленных закутках и закоулках?!

— Гляди! — воскликнула Анна. — В башенке круглая комната! Джозеф, из нее получится прекрасный кабинет! Можно разложить чертежи, планы и… ты посмотри, какой вид из окна! И балкон на южной стороне, Джозеф! Можно греться на солнышке до самой зимы. Закутаться в плед, как на корабле, — помнишь? — и читать…

Он заметил, что цемент крошится, кирпичи рассыпаются.

— …там на склоне. Это же яблони! Зацветут — все будет белым-бело. Представь: открываешь утром глаза и видишь такую красоту!

Они спустились вниз и прошли на кухню. Агент вместе с Айрис двинулись следом. Кухня была воистину в плачевном состоянии. В углу черный монстр — плита. Холодильник непомерно большой, коричневый, в царапинах и шрамах. Шкафчики подвешены так высоко, что иначе как со стремянки до верхних полок не доберешься. Дорога этому хламу одна — на свалку.

— Посмотри! — воскликнула Анна. — Тут отдельная комнатка с раковиной. Наверное, здесь делали букеты. Да-да! Здесь и вазы на полках. Представляешь, специальная комната, чтобы ставить цветы в вазы!

Словно ей пять лет, а не пятьдесят, честное слово. Детский лепет. Никогда прежде он не видел ее в таком восторге.

— Анна, в любом доме можно сделать отдельную комнату для цветов, — отозвался он раздраженно.

— Можно, но никто почему-то не делает.

— Но в этом доме миллион недостатков! — вскипел он. При других обстоятельствах Джозеф вел бы себя посдержанней в присутствии агента, чтобы зря его не смущать, — сам сколько раз бывал на его месте. Ища поддержки, он повернулся к Айрис. Дочь наверняка окажется практичней и рассудительней, чем ее мать. — А ты что думаешь?

— Знаешь, — произнесла она, — здесь, несмотря на недостатки, есть свое очарование.

— Очарование, очарование… Это не разговор. Дом — не женщина.

— Ну, не нравится «очарование», скажу иначе: в нем есть характер.

— Этого еще не хватало! Можешь хоть объяснить, что это такое?

Айрис никогда не теряла терпения.

— Характер — это оригинальность, свое лицо. Этот дом строили с умом и себе на радость! В каждую мелочь вложены смысл и душа. Их не штамповали сотнями, чтобы выстроить одинаковые, под одну гребенку, дома, которые никому особенно не принесут счастья.