Книга Город Желтой Черепахи, страница 2 – Павел Молитвин

— Добрый день, — еще раз поприветствовал я старика, подойдя к нему на расстояние вытянутой руки. — Я проснулся в хижине, а вокруг — никого. Тогда я отправился искать приютившего меня человека и увидел вас. Вы не возражаете, если я некоторое время попользуюсь вашими штанами?

Старик поднял на меня бесцветные глаза и кивнул:

— Садись.

Я опустился рядом с ним на песок, прислонившись спиной к теплому камню.

— Сейчас будет готово, — сказал старик и, казалось, тут же обо мне забыл. Он продолжал механически помешивать свое варево, но глаза его при этом были устремлены вдаль, на скалы, почти отвесно поднимающиеся за лесом и подернутые сейчас облачной дымкой. Глаза его смотрели на скалы, но видели ли они что-нибудь? Сомневаюсь.

Наконец старик вышел из оцепенения, зачерпнул ложкой похлебку и поднес к губам. Попробовал, поморщился, поддел дужку котелка и, сняв его с камней, поставил между нами. Не поднимая на меня глаз, он склонился над дымящимся варевом, неторопливо похлебал сам, постоянно морщась и вздыхая, и протянул ложку мне.

Обжигающая похлебка оказалась довольно приятной на вкус, хотя по виду больше напоминала кашу.

— Снизу не черпай, там кости, — прошамкал старик, заметив, что я тщетно скребу по дну котелка в поисках рыбы.

Голос у него был вялый, лишенный всякой выразительности, а десны голые и розовые, как у младенца, без единого зуба. Таким ртом много не нажуешь, подумал я, вспомнив стариковские вздохи.

Дохлебав варево, я вернул старику ложку, он вытер ее о песок, сунул за пояс и, захватив котелок, побрел к скале. Я чувствовал себя слегка отяжелевшим после еды, но все же поднялся и последовал за ним.

Ушел старик недалеко. Обогнув скалу, он остановился у обращенной к морю пологой ее части и вывалил на камень содержимое котелка. Бурая дымящаяся масса состояла из мелко порубленных корешков и листьев, среди которых белели рыбьи головы и позвоночники.

Старик протер котелок песком и направился к догорающему костру. Я двинулся за ним и почти тут же услышал за спиной пронзительные крики: над скалой кружили крупные серебристые птицы — привыкли, наверно, лакомиться остатками человеческой пищи.

Мне не терпелось поговорить со стариком, но тот как будто вовсе меня не замечал, — по крайней мере, к общению он явно не стремился. Опустившись на прежнее место, он молча уставился на остывающие угли — костер был сложен из тростника и сухих водорослей и прогорел довольно быстро.

«Видимо, разговор придется начинать мне», — подумал я и, поколебавшись, задал мучившие меня вопросы:

— Уважаемый хозяин, не объясните ли вы, как я оказался в вашей хижине? И что это за местность? Убей Бог, не представляю, как я сюда попал!

Придвинув босой ногой непрогоревший сор к углям, старик кашлянул и прошамкал, не отрывая глаз от костра:

— Ты находишься в окрестностях Города Желтой Черепахи.

— Ясно, — сказал я, хотя название города мне ничего не говорило. — Но как я сюда попал, как оказался в вашей хижине?

— Как попал? Как все Приходящие. Рыбаки из деревни Трех Лун подобрали тебя на острове Посещений.

— А как я попал на остров?

— Тебе лучше знать. — Старик склонил голову и прислушался к крикам птиц; они закончили трапезу и теперь, судя по всему, шумно обсуждали, куда лететь дальше.

— Город Желтой Черепахи… Первый раз о таком слышу. Почему он так странно назван и что это за остров Посещений? И кто такие Приходящие?

Старик качнул головой. Он устал и от разговора, и от моего общества.

— Иди в Город. Там ты все увидишь и узнаешь.

— Но я не знаю дороги.

— Иди на север вдоль берега, — старик вытянул узловатый, похожий на сучок палец, — до Западной бухты. Там Гавань. От нее ведет дорога в Город.

— Далеко это?

— Вечером ты подойдешь к Воротам Заката. — Старик закрыл глаза, показывая, что говорить со мной больше не желает.

— Скажите хотя бы, как вас зовут, чтобы я мог вернуть вам штаны.

— Лэй, — ответил старик, не открывая глаз.

— Лэй? Спасибо вам, Лэй, за приют и обед. Я не забуду вернуть вам штаны, — сказал я, поднявшись, и поклонился старику. Но тот, казалось, уже спал. Я повернулся и зашагал в указанном направлении.

* * *

— Открыла глазки наша мумия. Проснулся, друг? Не видит. Совсем гляделки мутные. Не жилец, верно.

— А что врачи говорят?

— Да разве они нашему брату что скажут? Все по-латыни норовят, по-латыни. Заморочить голову, задурить. А я так и без всякой латыни понимаю — кончится мужик.

— Молодой хоть, нет?

— Сквозь бинты не поймешь. По тому, что видно, лет сорок пять будет, а то и все пятьдесят.

Слова доносились до меня как из тумана. Я не мог уловить интонацию говорящего, не воспринимал пауз между словами и фразами, и даже общий смысл речи не доходил до меня. Однако я продолжал прислушиваться: мне было приятно, что рядом говорят люди.

— Странно. Ни имени, ни фамилии, ни кто такой. А шофер ничего нового не сказал?

— Шофер-то? Помер вчера шофер. Да и не помер бы — что он скажет? Этот «проголосовал», тот его подобрал. А после столкновения не до портфелей и документов было. Счастье, что этих вытащить успели, пока машина не загорелась.

— Да-а-а. История… Что-то Веру я сегодня не вижу. Вроде бы ее дежурство?

— А что, Виктор, нравится девка-то? Хороша… Зинаида хоть и ничего баба — фигуристая, а против нее крокодил. Ну да и годы у нее еще цветочные. Ты сам-то женатый?

— Был.

— И долго?

— Года полтора.

— А чего так мало?

— Характерами не сошлись.

— Характерами… Все характерные стали. Нет чтобы уступить, подстроиться, простить, не заметить чего — куда там. Каждый норовит свой характер выпятить. Да еще колючки растопырив, чтобы уколоть побольнее. А потом дети сиротами ходят, при живых-то отцах.

— Не заводись, Петрович, нету у меня детей.

— Тебе же хуже. Без детей человек — тьфу — пустоцвет. Эхе-хе. А у мумии-то нашей небось и семья, и жена, и дети есть. Беспокоятся, должно быть, где их папаня. А папаня вот он, вжухался в историю, — ни имени, ни фамилии.

— Может, установят еще.

— Может. Только он к тому времени скорее всего зажмурится и в землю ляжет.

* * *

Сначала я увидел только нагромождение черных камней, и лишь когда между ними мелькнул прямой белый парус, понял, что это и есть Гавань. Вход в нее обрамляли отвесно вздымавшиеся из воды утесы. Волны так бурлили и пенились у их подножия, что вода, казалось, кипит в узком проливе. Белая пена хлопьями оседала на черном базальте и, не задерживаясь, сползала вниз, чтобы через секунду снова вознестись к небу. Плыть сквозь такой ад было сущим безумием, однако именно туда и направлялся корабль.