Книга Французский жених, или Рейтинг одиноких мужчин, страница 28 – Екатерина Гринева

– И какой вы выбрали вариант для Баранова? Соблазнить его? У вас это вряд ли получится.

– Это почему же?

– Я уверен, что господин Баранов предпочитает другой тип женщин.

– Вам об этом знать не дано.

– Но как мужчина, обладающий кое-каким опытом, я могу догадываться.

– Вот и оставьте ваши догадки при себе.

– Вы на меня за что-то сердитесь?

– Упаси боже! Но мне надо идти.

– Я мешаю?

– Вы стоите на дороге, – уточнила я. – И загораживаете мне проход.

Валасьен отступил в сторону, и я прошла мимо него, чувствуя, как медленно и тяжело бьется мое сердце и перехватывает дыхание. Не удержавшись, я посмотрела на него. Он улыбался.

– Вечером мы встретимся?

Я ничего не ответила.

Простенькая песенка была слышна в каждом уголке парка, она буквально «насиловала» уши и даже сам этот теплый антибский воздух.

– Если ты… если вдруг разлюбишь… – разносился по территории баритон Грушева.

– Все равно… буду я повсюду… – подпевала ему «персик».

«Ну вот, – с неожиданной тоской подумала я, – никуда мне не деться от этого идиотского пения! Идти в комнату не хочется, а в парке остается надежда, что я опять встречусь с ним». Я уже была готова терпеть все его оскорбления, подколы, шуточки и язвительный тон, похожий на шипение мудрой, старой, высохшей от злости кобры.

При виде этого мужчины меня охватывал какой-то глупый, иррациональный, телячий восторг, пробирающий меня всю, до печенок, как будто я была девчонкой, впервые влюбившейся в мальчика из параллельного класса.

Но в моем случае не было никаких мальчиков из параллельных классов, я же была прибалтийской крысой и литовской селедкой! Замороженный суслик и мышь белая, да, и так меня тоже дразнили.

Геня в последнее время печалилась, что я – с Пашей. Геня говорила об этом очень тонко и деликатно. Первое время она, наоборот, даже радовалась, что у меня появился молодой человек, а потом она поняла, вычислила своим острым умом и ощутила умным сердцем, что я связалась не с тем человеком. Неожиданно в моей памяти всплыли слова, произнесенные Геней очень горячо, с какой-то незнакомой мне интонацией: «Ох, влипла ты, девка, влипла!» От неожиданности, услышав, что меня назвали «девкой» и что я «влипла», я тогда пристала к ней с расспросами. Но она только покачала головой и сказала: «Прости меня, дуру старую!» И это тоже было довольно-таки неожиданно – никогда Геня не называла себя ни дурой, ни старой… Я заплакала, не вытирая слез, мне показалось, что от ее слов веет бедой и тоской. И она заревела тоже. Мы плакали, обе, и Геня тогда нежно поцеловала меня в висок и сказала: «Желаю тебе побольше… жизни! Настоящей! Ни от чего не беги и не зарекайся. И ничего не бойся… Там… – она подняла глаза вверх, – и бояться уже будет не надо. А здесь – живи, бери от жизни все, обеими руками! Слышишь – обеими руками!»

– …Ты моя, ты моя звезда… – надрывался Грушев.

– …Я – твоя, навеки, навсегда… – фальшивила «персик».

Я обогнула дом. За ним расстилалась та же самая безупречная лужайка, справа располагалась сцена, выполненная в форме раковины. Площадка и над ней навесик. И там надрывался Петя Грушев – «Золотая Груша» нашей эстрады, которому подпевала-подтанцовывала девочка-«персик». «Персик» успела переодеться, и теперь вместо шортиков и топика на ней было нечто, напоминавшее легкую прозрачную комбинацию, а из-под нее просвечивали стринги и крошечный бюстгальтер. Поверх этого исподнего туалета она накинула палантин из стриженой норки.

Выражение лица певца было страдальчески-измученным. Было очевидно, что человек в поте лица отрабатывает свой гонорар, и все завистники, полоскавшие его имя в прессе и блогах, просто обязаны срочно сдохнуть от своей неправедной хулы на артиста или, по крайней мере, преисполниться жгучими угрызениями совести.

«Персик», напротив, была свежа, весела и в процессе пения успевала весело хихикать между куплетами.

Парк тут красивый, но бродить по нему полдня – просто глупо. Я же не обезьяна в зоопарке, чтобы расхаживать туда-сюда в вольере! А если выйти в город погулять? Должна ли я отпрашиваться у кого-то? Или я могу передвигаться самостоятельно, никого не ставя в известность о своих перемещениях? И у кого вообще спросить об этом? У Валентины? У Пермяка? У Марианны Николаевны? Немного поразмыслив, я решила все-таки начать с Валентины.

Я вернулась в свою комнату, набрала внутренний номер 1–2.

– Алло! – певуче протянула Валентина.

– Это Кристина.

– Да?

– Я могу выйти в город?

– Конечно. Только поставьте меня в известность, когда вы вернетесь? Хотя бы приблизительно.

– Ну, часов в пять-шесть. Кстати, вы не могли бы порекомендовать мне какое-нибудь кафе в Антибах или ресторанчик?

– На центральной площади их много. Выбирайте любое кафе.

– А как я попаду обратно? Меня пропустят на входе?

– Да. Без проблем. Вы уже внесены в базу данных. Так что спокойно можете идти.

Поговорив с Валентиной, я выглянула в окно. Море играло разными цветами: серо-зеленым с фиолетовыми проблесками. В город я взяла с собой сумку, деньги и сотовый. Все остальное, в том числе ноутбук, я убрала в чемодан и закрыла его на кодовый замок. Я надела легкий голубой плащик, повязала на шею шарфик и осталась довольна собой во всех отношениях. Похоже, праздное французское легкомыслие начинает влиять на меня. Валасьена я обязательно завоюю и поставлю на место. Он оценит меня и сразу сменит тон – я представила, как он меня целует, зажмурилась, а через минуту открыла глаза. Получилось смешно: я стояла с мечтательным выражением лица и пялилась на себя в зеркало.

Я расхохоталась. Впервые после смерти Гени у меня было отличное настроение. На секунду я ощутила угрызения совести, но потом вспомнила, что Геня в последнее время часто упрекала меня за излишнюю серьезность и призывала быть более легкомысленной и веселой. Я подумала, что сейчас она осталась бы мною довольна, порадовалась бы за меня.

Меня охватила эйфория – и все опять показалось простым, легким и доступным. Проблемы съежились до размеров булавочной головки. Поездка эта – замечательный подарок судьбы!

Я поправила на плече сумочку и вышла из комнаты.

Город Антибы был похож на декорацию к какому-то спектаклю под открытым небом. На «заднике» красовались горы, покрытые зеленеющими деревьями, выше – островерхие белые гряды, а ниже к морю сбегали домики с красными черепичными крышами, похожие на детские кубики, разбросанные во время игры. Мыс, врезающийся в море, опоясывает серая стена. А самого моря практически не видно из-за белых яхт, аккуратно выстроившихся у берега и дальше в бухте. Сверху они выглядят как детские кораблики, и вообще город кажется каким-то кукольно-маленьким, хрупким, даже не верится, что ему столько лет.