Онлайн книга «Доброволец»
|
Тут мои мысли оборвал станичный кобель, задавший пару нелицеприятных вопросов заливистым брехом. – Ладно, ладно! До меня тебе дела нет. Ох, и зря я с ним заговорил. Кобель ответил в три горла с большим загибом и подхрипыванием в начале каждой трели. Ему ответила соседская псина, а ей – смежница через забор, потом всё трио перекрыл громовой бас откуда-то с околицы. На миг собеседницы мои поджали хвосты – о! о! дракон проснулся! ужас! – и заткнулись, но, видно, натура взяла свое. Секунду спустя объединенный хор имени безымянной станицы рвал утреннюю тишь добрым десятком глоток. Тьфу ты… Я попытался сосредоточиться. Что ж мне сказать им? «Возьмите, Христа ради». Вроде, лучше. А это еще кто? Алферьев? Уже расстрелял? Не-ет, он, вроде, не любитель по живым мишеням палить… И точно, навстречу мне шел ротный, а вместе с ним красноармеец в богатырке. Поравнявшись со мной, капитан представил спутника: – Вот, Денисов, твой новый боевой товарищ. Яков Крупин, прошу любить и жаловать. Сначала его мобилизовал некто Троцкий, а теперь мобилизую я. Во второй взвод. – А… остальные? Алферьев, закуривая на ходу, ответил: – Замерзли все. С минуту я молча шел вместе с ними, не зная, что и сказать. Потом задал вопрос, умнее не придумаешь: – Ты откуда, Крупин? – С-с-с-с Костромы, – едва расклинил он свежезамороженные челюсти. Я молча сунул ему кусок сахара. Крупин тут же положил его в рот и принялся разгрызать крепкими молодыми зубами. Слезы текли у него из глаз, но он не переставал грызть. Никакая сила в мире, наверное, не заставила бы Крупина перестать грызть… Мы почти не пользовались уставными словечками, обращаясь к взводным и ротным начальникам. «Ваше благородие» звучало только при командирах высоких чинов. «Господин поручик», «господин прапорщик» – в порядке вещей. Но сегодня не тот случай. – Денис… Владимирович… извините… я… я… очень вам благодарен… – О чем это ты, стрелок? – Вы… один… за всех нас… я не знаю, как сказать… Алферьев посмотрел на меня удивленно. Потом начал понимать. – Не знаю, Денисов… – с неожиданной грустью произнес он, – Думаю, надо было… надо было еще ночью… Просто я совсем лишился сил. Душа моя наполнилась любовью к этому человеку. Третья декада декабря 1919 года, донская степь, разные станицы …подняли в несусветную рань какого беса пробирает до костей куда почему назад мы же двигались в другом направлении зачем нам прямо красным в пасть намечается большое оборонительное сражение но здесь никого кроме нас нет одна рота отстал артвзвод сгинут потерять два орудия торопиться на подводах… Храш-ш-ш! Епифаньев, довольно хохоча, растирает мне лицо снегом. Инстинктивно отталкиваю его: – С ума сошел? – Э! Надоело ж подбирать за тобой винтовку, Илья Муромец. Все никак силушка твоя не проснется. Тут я очнулся. Точно, мы едем на подводах в сторону, откуда стоило бы ожидать прихода вражеской конной лавы. Епифаньев, быстрым шагом идущий за подводой, протягивает мне трехлинейку. – Почистить надо будет, вся изгваздалась. Отсядь, я запрыгну. Ерзаю задницей по тонкому слою прелого сена, Епифаньев усаживается рядом. Евсеичев и Никифоров дремлют рядышком, прислонившись друг к другу шалашиком. Рядом с возчиком – Вайскопф. – Долго ли я тут клевал носом? – Чепуха. Только винтовочку пристроил неудачно, все время роняешь. Впереди и сзади подводы. Старенькие казаки, поднятые ни свет ни заря, оторванные от хозяйства, нещадно костерят лошадей. Мобилизация не тронула седобородых донцов – не тот возраст, но от подводной повинности не спрячешься. Еще не рассвело. Впереди и повсюду лежит серый снег, наверху – серое небо, а под санными полозьями… нет, вовсе не снег, а растоптанное грязное снеживо. Наши поголовно молчат. Кажется, половина из них спит с закрытыми глазами, а половина – с открытыми. Никто не волнуется по поводу предстоящего боя. Я и сам не испытываю ни малейшего волнения. Потом, когда пули начнут петь птичьими голосами над самым ухом, в меня, наверное, опять войдет трепет, но это произойдет потом, потом… – Я чего-то не понимаю, Андрюха, или мы совсем перестали бояться смерти? – А? – Я говорю, мы совсем не боимся смерти. Красные на носу, сейчас драться будем, а вся рота – в сон. – Ты что это, собрался затеять серьезный разговор? Да? – Ну… – Серьезные разговоры разговаривать потом будем, если живы останемся. Сейчас мысли должны быть… лехше. Как тебе объяснить? Курил ты когда-нибудь табак Стамболи? – Нет. Ты знаешь, я прежде вообще не курил, начал совсем недавно. – А я не приглядывался. Мне оставалось пожать плечами. Не приглядывался и не приглядывался, ладно… Он продолжил: – Тогда поверь на слово: отличный табак. Душистый, в меру крепкий, аромат у него с такими… с переливами… а! тебе-то не понять. Табак – как вся жизнь… глыбкий и разнообразный… тьфу! нет, тебе точно не понять. А вот тебе дамская папироска. Легонькая. Один раз я такую пробовал… Ровно помадка. Это очень простая папироска, один-единственный вкус, то есть помадка, конфета… – Понял я, понял. – В нормальное время все думают как табак Стамболи, а на войне это, видишь ты, тяжеловато. Начнешь вдумываться, да и рехнешься. Нам надо думать как женская папироска. А лучше – спать и совсем не думать. Сон здоровей всего на войне. Когда не думаешь ни о чем особенно, страх от тебя уходит, а когда спишь, его просто нет. Лучше нам спать. «Страх… Зря я докапывался. Напомнил он мне это слово, – уныло подумал я, – Лучше спать». Десять минут спустя мы услышали рык артиллерии. А спустя четверть часа понеслась карета по ухабам… Прямо на дороге стояла трехдюймовка. Три-четыре наших артиллериста – добровольцы из Марковской дивизии, – вертелись вокруг нее. Время от времени орудие подскакивало, выпуская очередной снаряд. Красные отвечали ему в четыре ствола. Они стреляли гранатами, но крайне неудачно: снег вперемешку с мерзлой землей взметывался фонтанами все время в стороне, в стороне. Несчастную белую пушку целая батарея никак не могла взять в вилку и прикончить. Мы медленно приближались к месту артиллерийской дуэли, я успел приглядеться и понял, в чем причина плохой стрельбы «товарищей»: они били с закрытой позиции, из-за череды курганов. Кто-то корректировал огонь, сидя с биноклем на вершине одного из курганов – Бог весть какого – и, видно, работал худо. – Офицеров у них нет, иначе били бы, как следует, – сообщает Вайскопф. |