Книга Эта безумная Вселенная, страница 306 – Эрик Фрэнк Рассел

— А я, честно говоря, не верил нашим земным умницам, — признался Пай. — Оказалось — чистая правда. Буквально до мелочей. Толпа изможденных зомби — вот кто эти пленные сейчас. Нам придется совершить чудо, иначе не назовешь. По-моему, работенка не из легких.

— Конечно, если считать психологию стамитов и алюэзинцев непреодолимой преградой, — ответил ему Уордл. — Это же известный трюк: стоит только допустить мысль, что задача трудна, и трудности в ее выполнении повылезают из всех щелей. А ты постарайся мысленно ее упростить.

— Что ты хочешь этим сказать?

— И стамиты, и алюэзинцы, по сути, — превосходные воины, храбрые и смышленые. Но… только до тех пор, пока у них в руках оружие и — что еще важнее по их представлениям — они не утратили личной чести. Стоит их разоружить и дать коленкой под зад — все, личной чести как не бывало. Все их лучшие качества летят коту под хвост из-за какого-то племенного обычая, возникшего неизвестно сколько веков назад.

— Но, согласись, это же глупо.

— У нас тоже есть освященные временем бессмысленные обычаи. Возможно, когда-то, в незапамятные времена, эти обычаи были разумными и полезными. Тогда все определяла физическая сила, и слабые становились опасной обузой. Но потом появились взрывчатые вещества, паралитические газы и представления о войне в корне изменились. Между нами и остальными пленными есть всего лишь одно различие. Нас можно раздеть догола, и все равно у нас останется нечто, чего они лишены.

— Что именно?

— Невидимое и неосязаемое качество, называемое боевым духом.

— Гм, — только и сказал скептически настроенный Пай.

— Пленные либо обладают им, либо не обладают, — продолжал Уордл. — Толпа, которую мы видели во дворе, его лишена. Они не виноваты; они — жертвы укоренившихся представлений. Им никогда ни о чем подобном не говорили. Либо они просто слепы. Нам нужно помочь им прозреть и ясно увидеть, что боевой дух существует и что его нельзя отнять вместе с оружием.

— Ты говоришь известные вещи, — посетовал Пай. — Мне довелось провести пять лет на милой планетке по имени Гермиона. Может, все вы слышали, что гермионцы отличаются поразительной зоркостью, однако различают только черный и белый цвета да еще оттенки серого. Мы же не станем упрекать их за это, если их цивилизация сформировалась вот в таких условиях. Ты можешь распинаться перед ними до скончания времен, но так и не объяснишь им, что такое краски мира, и не убедишь их, чего они лишены.

— Не путай одно с другим. Мы не собираемся наделять стамитов и алюэзинцев неким качеством, которого у них никогда не было. У нас другая задача: восстановить то, что они утратили. То, чего им было не занимать, пока у них в руках находилось оружие. Не спорю, наша задача — не из легких. Но она не является безнадежной.

— Как это понимать?

— Ты о чем?

— О слове «безнадежный».

— Забудь о нем, — усмехнувшись, посоветовал Уордл, — Такого слова не существует.

Холден наклонился к Паю и тоном благовоспитанного отличника сказал:

— Слышишь, что говорит наш наставник? Нет такого слова.

Уордл подошел к окну и выглянул наружу. Стемнело, и на темно-синем, с фиолетовым оттенком, небе высыпали звезды. Часть неба была залита бледно-желтым светом — это взошла одна из трех лун Гатина.

По всему парапету внешней стены горели фонари, дававшие узкий, горизонтально направленный свет. Освещение предназначалось исключительно для часовых, чтобы те не оступились и не грохнулись с высоты шестидесяти футов.

— Нужно выяснить, с какими интервалами ходят часовые, — сказал Уордл, — Придется спать поочередно. Мы должны как можно быстрее узнать все подробности их ночных обходов.

— Нам не помешает где-нибудь раздобыть небольшой яшик, а еще лучше — трехфутовую стремянку.

— Зачем? — не понял Уордл.

— Рано или поздно нам понадобится скинуть кого-то из часовых вниз. Тому, кто этим займется, явно потребуется стремянка. Как еще ты сбросишь верзилу ростом в восемь футов? Столько всего надо обдумать — просто голова кругом.

Выбрав себе койку, Холден растянулся на ней и глянул по сторонам. На соседней койке лежал неисправимый молчун Казазола.

— Парень, ты по прежнему с нами? — спросил Холден. — Ты ведь у нас — как розочка среди сорняков.

Казазола не удостоил его ответом.

Ранним утром землян осчастливил своим визитом импозантный гвард-майор Словиц. Он широко распахнул дверь, шагнул в камеру и ткнул каждого из спящих рукояткой плети.

— Немедленно вставать и одеваться. Потом во двор, на утреннюю раздачу пищи. Сразу после еды всем построиться у командного корпуса.

Рукоятка плети еще несколько раз уткнулась в драные одеяла.

— Это понятно?

— Понятно, — ответил Уордл.

Словиц величественно удалился. Фоули высунул голову из-под одеяла, звучно зевнул и сел на койке, потирая покрасневшие глаза.

— Что он там сказал?

— Чтобы не залеживались и топали ням-ням, — сообщил Уордл.

— После завтрака мы приглашены к Фестерхеду на коктейль, — добавил Холден.

— Лучше уж ко всем чертям, — огрызнулся Фоули. — Что Фестерхеду от нас понадобилось?

— За скромную плату я поделюсь с тобой этим секретом, — пообещал Олпин Маколпин.

Вчерашняя процедура повторилась. Через какое-то время очередь вывела их к кухонному бараку, где каждому налили по миске вонючего супа. Земляне уселись на пол и принялись завтракать.

— Нравится, хунэ? — спросил сидевший поблизости стамит.

Бедняга здорово дошел; похоже, лакание этого пойла было последней из оставшихся у него радостей жизни.

— Что тут может нравиться? — накинулся на него Фоули. — Воняет, впору нос зажимать.

— Прямое оскорбление желудка, — поддержал товарища Шеминэ.

— У нас даже свиньи такое жрать не станут, — заявил Людовик Пай.

— Гордитесь! Вас превратили в стаю псов, грызущихся из-за объедков! — во весь голос прокричал Холден.

Слов его никто, кроме землян, не понял, но десять тысяч пар глаз моментально повернулись в его сторону, а десять тысяч деревянных ложек застыли над мисками. К нарушителю спокойствия бросились охранники.

— Что это значит? — спросил первый из подбежавших кастанцев.

Бегать ему приходилось редко, и сейчас он сильно запыхался.

— Что именно? — с ласковой улыбкой идиота спросил Холден.

— Ты кричал. Почему ты кричал?

— Я всегда кричу по четвергам, спустя два часа после восхода солнца.

— Что такое четверги?

— Святые дни.

— А зачем надо кричать?