Онлайн книга «Хлеб наемника»
|
— Ай да фрау Ута! — развеселился я и поинтересовался: — Коты, наверное, вашего котика часто лупят? — Как же! Пусть попробуют, — хмыкнула Эльза. — Он уже отлупил всех, кого мог. Недавно разодрал нос у любимой собачки третьего бургомистра. Вот шума-то было! Герр Кауфман хотел нас оштрафовать, но не нашел подходящей статьи. — Ишь, разбойник! — восхитился я. — Пожалуй, надо быть готовым, что он придет выяснять отношения со мной. — Придет! — радостно закивала Эльза. — Придет и скажет — что тут, мол, за чужак на моей территории?! — Ага, с моими женщинами! — поддакнул я, чувствуя, что мне заранее нравится кот, которого называют таким смешным именем: — А почему — Китц? Назвали бы его как-нибудь… — Имя не могли придумать, — хохотнула женщина. — Вначале так и звали — котенок, котеночек — китц. Потом Ута предлагала одно, Гертруда — другое, я — третье. Ну так мы и не договорились, а котенок остался Китцем. Подумав, я решил, что Эльза — не совсем законченная стерва, и уже вновь потянулся к женщине, но снаружи донесся голос Гневко. Молодец, вовремя предупредил! — Сестры вернулись, — сообщил я, и фрейлейн, сорвавшись с постели, забегала по комнате, собирая разбросанную одежду и проверяя, не забыла ли чего. Почти выскочила, но вспомнила о переднике и нижней юбке, валявшихся под кроватью, и вернулась. Эльза успела убежать до того, как на пороге появилась Ута — грозная и разгневанная, как фурия. Не знаю, что вдруг ее смутило? Может быть, запах? — Как это понимать? — гневно спросила моя хозяйка. — Что именно? — фальшиво зевнул я, делая честные глаза. — Почему я должна узнавать об этом на рынке, если в моей гостинице живет комендант города? Почему ты не сказал, что вы решили сдать город? — Ч-что? — подскочил я на кровати. — Как сдать? — Разве ты не знаешь? — настал черед удивляться ей. — С утра заседает Городской Совет. Решают, на каких условиях открыть ворота. Цены на рынке такие, что… Что там дальше говорила Ута, я не слышал. Как новобранец, заслышавший команду, запрыгнул в штаны, схватил в охапку оружие и доспехи и выскочил на улицу. — Эдди! — позвал я, уверенный, что парнишка ошивается где-то поблизости. Адъютант выбежал из конюшни. На моей памяти это впервые, чтобы гнедой подпустил к себе постороннего. Ну и ну! — Беги к Бруно и скажи, чтобы вел отряд к ратуше! — приказал я, облачаясь в панцирь и надевая шлем. Воевать с бургомистрами я не собирался, но все же… — А караул? — поинтересовался мальчишка, приготовившись бежать. — Пусть нищих поставит, — махнул я рукой, принимаясь седлать гнедого. «Господин бургомистр решил меня кинуть, — думал я, пока мы скакали к магистрату. — Посмотрим…» Около ратуши стояли два унылых стражника и переминался с ноги на ногу Густав. — Кто разрешил?! — рявкнул я, спрыгивая с коня. Латники слегка потупились, ковыряя древками алебард мостовую, будто пытались там что-нибудь раскопать, но брусчатка была сложена на совесть. — Не слышу ответа, — понизил я голос и заговорил таким тоном, что самому стало противно. — Господин Артакс, мне приказали… — начал Густав. — Что приказали? — вызверился я. — Приказали бросить пост и идти сюда? Кто посмел отдать приказ через мою голову? И почему ты исполнил чужой приказ?! — Господин первый бургомистр приказал встать на караул и никого не пускать! — с тупой решительностью сказал капитан стражи. — В том числе — вас, — добавил он, опуская глаза. — Простите, комендант, но мы подчиняемся ратуше… — Пока я комендант, пока идет осада — вы подчиняетесь мне! — прорычал я. — Бегом на стены и молите Бога, чтобы там все было гладко. Бегом! Можно было прочесть по лицам, что страх передо мной боролся со страхом перед первым бургомистром. Я их не осуждал. Просто каждый делал свое дело… — Простите, господин комендант, — со вздохом обреченности сказал Густав, положив руку на эфес меча и кивая солдатам, — вы уедете, а у нас тут семьи, дети… — Ну, как знаете, — хмыкнул я, делая шаг вперед. — Не обижайтесь! Латники, пытавшиеся выставить алебарды, будто бабы скалки, рухнули, столкнувшись лбами, а Густав, получивший удар в живот, упал на мостовую и скрючился, как ребенок в утробе матери. (Ну на самом-то деле не так уж сильно я его и ударил, но нужно же парню соблюсти приличия?) Пока я «беседовал» с городскими стражниками, подбежала моя молодежь, ведомая Бруно. — Что случилось, господин комендант? — отсалютовал мне сержант. — Еще не знаю, — честно ответил я. — Похоже, бургомистры собираются сдать город. — Ничего… себе! — уставился на меня сержант, а латники «особого» отряда поддержали командира непечатными возгласами. Еще бы! Эти парни сражались на стенах чаще других. И у них не было семей. Конечно, не дело затевать войну между городскими стражниками и моей личной «гвардией», но выбора у меня не было. — Сержант, слушай мою команду! — приказал я, напуская на себя торжественный вид. — Взять магистрат под охрану. Всех впускать — никого не выпускать. В случае моего сигнала бежать на помощь! Все ясно? — Так точно! — бодро отрапортовал сержант, начиная расставлять стражников. Перед дверями, где происходило заседание Совета, был еще один караульный. Пожилой стражник, попытавшийся меня остановить, влетел в зал заседаний и растянулся перед креслами бургомистров… — Не помешаю? — вежливо поинтересовался я, заходя следом. Зал почти не изменился с того дня, когда меня назначили комендантом. Ну разве что одно из окон было затянуто промасленным холстом, колебавшимся под легкими порывами ветра. Ульбург, неофициальная столица стеклодувов Швабсонии, мог позволить вставлять в окна магистрата не днища от винных бутылок, а целые стекла. Такое стекло где-нибудь в Аррере или Ларге тянуло на целое состояние. Ну в тех местах догадались бы, что во время осады следует закрывать окна ставнями. Членов Совета было меньше — кто-то погиб на стенах, кто-то был ранен. Ну про зятя бургомистра и старшину лудильщиков можно не вспоминать. — Господин Артакс, — оторвался от созерцания собственных коленей старшина стеклодувов, — здесь могут присутствовать только члены Городского Совета… — Догадываюсь, — бросил я. — Что еще? — Вы должны уйти! — торжественно заявил стекольщик. — Наемникам не место на заседании Совета! Я ласково улыбнулся старику и душевно, как родному, сказал: — Милейший! Вы бы заткнулись. Тщедушный старшина открыл было рот, чтобы заявить какой-нибудь протест, но при виде моего кулака сник. |