Онлайн книга «Европейское воспитание»
|
— Не затрудняй себя, Liebling [69] . Я говорю по-немецки. Она угодливо улыбнулась. — Я уже три года общаюсь с немецкими солдатами… Можно было кое-чему научиться! Солдат рассмеялся. Он развернулся к грузовикам и прокричал: — Слышите, я нашел девицу, которая нас согреет. Подошел второй часовой. Это был пожилой человек с угрюмым лицом и шелушащимся от мороза носом. Он осмотрел Зосю с ног до головы и сплюнул: — Они тут все сифилитички. — Эта вроде бы здоровая, — заметил первый солдат. — И молодая. — Еще ни о чем не говорит. В Бельгии я заразился от пятнадцатилетней шлюхи, а недавно Колюшке загремел в госпиталь из-за одной потаскухи, которой не исполнилось и четырнадцати. Карточка есть? — Да. — Покажи! Зося вынула карточку из кармана. — Вроде бы в порядке, — не глядя, сказал первый солдат. — М-да, — сказал старший. — Но я сомневаюсь. В этой грязной стране… — Он харкнул. — Эх, была не была! Какая, в конце концов, разница? Подхватишь заразу — пошлют обратно в тыл. А мне ничего другого и не нужно. Так не хочется ехать на фронт. — Мне тоже. Сколько ты хочешь за один Stoss? [70] — Мне не нужно денег. На них ничего не купишь. Вот если бы у вас были консервы… Младший солдат рассмеялся. — А у нее губа не дура. Такая нигде не пропадет! — Мы дадим тебе одну банку консервов за двоих. — Этого мало. — И спросим друзей, может, они тоже захотят. Мы скажем им цену: по банке с носа. — Ладно. — Надо бы спросить сержанта, может, он тоже не прочь, — сказал старший. — Он очень любит это дело, и потом, если будет заодно с нами, то, в случае чего, покроет. — Я не хочу после сержанта. Это опасно. В Бельгии… — Мы будем первыми. Он повернулся к Зосе. — Подожди там, в кустах. Мы через час сменяемся. Мы сами тебя найдем. Потом станем между грузовиками, там не так дует. — Ладно. …Она ждала. Ждала, сидя на пеньке. Она думала о том, что сказал ей старший Зборовский: «Последний раз». Но она в это не верила. Не бывает «последнего раза» для страданий, а надежда — всего лишь уловка Господа, помогающая людям выносить все новые и новые страдания. Она ждала. Время текло медленно, воздух был жестким и холодным, как лед, каркали вороны, и небо было серым. Ей хотелось малого: любить, есть досыта и находиться в тепле, и она спрашивала себя, почему так трудно любить и не умирать от голода или холода? Намного важнее найти ответ на этот вопрос, думала она, чем знать все то, чему ее ровесниц учат в школе: что земля круглая, что она вертится и как правильно пишется: Chrzeszczy chrzaszcz wtrzcinie. Она ждала. Она смотрела на деревья и завидовала их жесткой коре; подумала о матери и поняла, что забыла ее лицо, подумала о Янеке, и у нее в ушах зазвучал его голос. «В Сталинграде люди сражаются за то, чтобы войны больше не было». Но она уже знала, что это неправда: люди сражаются не за идею, а просто против других людей, сила солдата не в гневе, а в безразличии, и после всех цивилизаций остаются только руины… — Вот она! — сказал чей-то голос. Солдаты с любопытством рассматривали ее. — Чур я первый! — Сифилитичка? Вот бы она оказалась сифилитичкой! Моя Фрида предпочла бы, чтобы я жил с сифилисом, чем умер с Железным крестом. — А она недурна. — Мне плевать. — Пропустите. Вот моя банка, мясо первого сорта! Уговор дороже денег! — Я даю две банки и прохожу два раза. — Выше жопы не пукнешь. — Где мы станем? — Между грузовиками, там спокойнее. — Снег на дворе. — Может, дождемся весны? — Мы сюда шутить пришли или сношаться? — Пошли со мной, — сказал первый солдат. Она пошла за ним. Грузовики были сбиты в кучу, как стадо овец. Солдат снял шинель и расстелил ее на снегу. — Иди сюда. А ты мне нравишься. — Правда? — Правда. — Значит, ты хочешь, чтобы я пришла еще. — Да. Приходи завтра. Только не поздно. Мы уходим. — Я могу прийти еще и послезавтра. — Послезавтра мы уходим. — Я могу прийти утром. — Мы уходим на рассвете. — Бедный Liebling, бедный Liebling. Она закрыла глаза и запрокинула голову. «Только бы ничего не почувствовать, только бы ничего не почувствовать…» Но она чувствовала ледяную землю под спиной, чувствовала ногти и кулаки, мявшие ее со всей ненавистью, какую нелюбящие мужчины способны вкладывать в свои ласки. Она слышала крики воронья, негромкую брань и шум ветра. Она ничего не говорила. И не плакала. Это было похоже на голод и холод, это было похоже на войну. Один раз она все же спросила: — Много еще осталось? — Четыре парня. — Дай мне сигарету. — Ты с ума сошла, это запрещено. — Почему? — Грузовики начинены взрывчаткой. Это новая хитрость, для ракет. В Сталинград, понимаешь… Этого хватит, чтобы все взлетело на воздух. — Да ну? — Говорю же тебе… Когда едешь на таком грузовичке, от страха ни жив ни мертв! Малейшее столкновение — и не успеешь даже побледнеть… — Да? — Говорю тебе… Мы боимся даже резко тормозить! Один из солдат не притронулся к ней. Он попросил: — Ничего не говори ребятам… — Я ничего не скажу. — Спасибо… Мне так стыдно… Другой все твердил: — Скажи мне что-нибудь ласковое, погладь мне волосы… Внезапно она почувствовала, как на шею капнули слезы. Она вытерла их с отвращением. — Скажи мне что-нибудь нежное… Она выгнула обе руки и уперлась ладонями в снег, чтобы почувствовать холодную чистоту. А потом спросила: — Наверно, эта взрывчатка очень опасна? — Еще бы!.. Мерзкая работенка. — Малейшее столкновение… — И мы все взлетим на воздух! У последнего, пожилого, мужчины от нетерпения дрожал подбородок и тряслись руки. |