Книга Прощай, Гари Купер!, страница 25 – Ромен Гари

— Думаю, что это был самый великий папа нашего времени.

— Это точно.

— Единственный, о котором в самом деле можно сказать «святой». «А что, если нам сменить пластинку? — подумал он. — А то мне уже как-то не по себе. Надо ведь и честь знать.»

— Вы — католик, Ленни? «О, Господи, — подумал он, убирая руку. — Она, пожалуй, до этого еще и документы у меня потребует, Католик ли я? Верно, я должен быть кем-то в этом роде. Только откуда мне знать, куда меня носили, когда мне был всего месяц? Я не знаю, кто я. Я есть — и все, и то это уже слишком сложно. Я есть. Нечто вроде happening. Но мне всегда все это казалось отвратительным, так что, может быть, и хорошо, что я — католик. Потому что «я есть» это самое паршивое. Идиотское «событие». Иногда спирали теряются».

— Нет, Ленни, нет… Не надо…

— Я ничего вам не сделаю, Джесс, клянусь… Так всегда говорят в подобных случаях. Правила хорошего тона.

— Прошу вас, Ленни… Да, да, конечно…

— Нет! Конечно, нет. Да где же это, Господи? А, вот.

— О!.. Вошли. Потом, после, он растянулся на спине, она прильнула к нему щекой, и он почувствовал такое спокойствие, нет, не счастье, не мечтайте, — спокойствие. Он гладил ей волосы, чтобы не терять с ней связь. «В жизни еще не был так влюблен. Это, пожалуй, могло бы продлиться целую неделю. Жаль, что между нами этот чемодан затесался. И еще жаль, что умер старик. Папа. Честно говоря, все эти папы мне по барабану, но этот, правда, был стоящий, в деле демографии. Должно быть, я католик, точно не знаю, надо провериться.» Она теперь не шевелилась, в глазах было какое-то отсутствующее выражение, как при приближении сна. Природа. Во всем есть свои «за» и «против». Ее глаза были где-то совсем далеко. В первый раз, если он удачный, это их полностью опустошает. Некоторым нужны целые недели, чтобы сорваться, другим же и вовсе не удается, и они становятся нимфоманками. Сам-то Ленни никогда не встречал нимфоманок, но, кажется, они и правда существуют. А должно быть, это красивая смерть. Он знал одного парня в Давосе, которому пришлось выпрыгнуть из окна третьего этажа: тот был несказанно счастлив, что отделался сломанной ногой.

Посреди ночи он проснулся, весь в поту: ему снилось, что ему на шею надели веревку, но это всего-навсего были ее руки.

— Ленни…

— Что?

— Сколько ты еще здесь пробудешь?

— Не беспокойся. Я нигде не задерживаюсь. Можешь не волноваться. Спи спокойно.

— Но я не хочу, чтобы ты уходил.

— Спасибо, конечно. Но мне на одном месте нельзя. Она взяла его руку. Он никак не мог уснуть, что-то его изводило, он все не мог понять, что именно. Потом он вдруг сообразил, что это ее рука в его ладони. Он сжимал ее слишком сильно. «Внешняя Монголия», — подумал он. Но он сжал ей руку еще сильнее и все слушал, как стучит дождь по крыше, и все было так спокойно, без конца, без начала, где-то далеко, он не знал где, но не здесь, и как будто сам собой появился ответ, очень простой ответ на очень сложный вопрос.

Проснувшись, она сразу стала искать его руку и не нашла. Он ушел. Будильник звенел бесконечно долго, подводя своим холодным металлическим голосом безжалостный счет реальности. Она кинулась в ванную, заглянула в гостиную: никого. До сих пор она даже не замечала, как пусто в этом доме. Она вернулась в комнату и наскоро застелила постель: она не могла выносить неприкрытый, измятый цинизм подушек и простыней, это неправда, они лгут, это всего лишь жалкая, презренная видимость, которая ничего не доказывала: только поверь своим глазам — они всё сведут к испачканному белью. Она всплакнула немножко, но это только из-за простыней. На рассвете они выглядели особенно гадко. На журнальном столике лежала записка от отца: «Дорогая, я лег спать, приходи завтра пообедать со мной в «Красную шапочку», у меня для тебя новость. Хорошая, для разнообразия… Что это за лыжи у входа?» Она сунула записку в сумку и вскочила в «триумф». Сад в своей девственной белизне, казалось, смеялся над ней: «Ха-ха-ха!» Как в мультфильме, деревья в цвету стыдливо опускали макушки и сыпали лепестки как слезы. Она проехала по дороге метров сто и заметила его: он торчал на перекрестке, сидя на чемодане, с лыжами на плече. Она решила не останавливаться, проехать мимо, даже не взглянув на него, с высоко поднятой головой: пусть знает! Но, поравнявшись с ним, дала по тормозам и остановилась.

Он не двинулся с места. Как там это называется-то, где все в конце умирают с выколотыми глазами, после того как пытались переспать с собственной матерью? В Греции это на каждом шагу. «Судьба», что ли? С утра пораньше он по-тихому смотал, как настоящий джентльмен, он не хотел использовать ее, после того что между ними было. Так нет. Сначала Ангел приперся, а теперь вот еще и она со своей тачкой «КК» и неприкосновенностью. Жаль. Счастье, его надо есть на месте, на вынос не дают. А когда хочешь его сохранить любой ценой, оно тут же превращается в дерьмо. Посмотрите хотя бы на Америку. Там полно счастья. Девать некуда, по швам уже трещит. Оттого и лопается.

— Почему ты уехал?

— Так.

— Как это — «так»? Что это значит? Ну вот, уже объяснения.

— Никогда не нужно настаивать, Джесс, это уже невежливо.

— Ты думаешь, что взять и уйти вот так, спасибо и до свиданья, — это значит: уметь жить? Точно. Только этого и не хватало.

— Джесс, если бы я умел жить, я бы давным-давно уже был во Вьетнаме или продавал бы где-нибудь машины. Люди, которые умеют жить, это те, кого научили жить. Вот, например, в СССР они умеют жить. И в США — тоже. И в Китае. Сейчас нас везде учат жить. Но только не меня, уволь. Заявляю тебе со всей откровенностью: Ленни никто не научит жизни. Он лучше сдохнет.

Он был возмущен. Всего сутки, как они познакомились, — и уже психология. Просто стриптиз. Если бы мне захотелось стриптиза, я пошел бы в «Батаклан».

— Тебе даже пойти некуда.

— Вот здесь ты ошибаешься. Мне есть куда пойти. Но мне негде остаться. Это вовсе не одно и то же, Джесс. Пойми.

— Ну, а сейчас куда ты собираешься?

— В Женеву.

— Садись. Он украдкой взглянул на оливковый «бьюик», стоявший у обочины; за рулем был Ангел. Полное доверие, как же! Ну хорошо. Сначала лыжи. Теперь чемодан… Она смотрела на него. Он не мог поднять эту бандуру, пришлось толкать по земле до самого багажника.

— Вам помочь? Он не ответил. Он не должен был допускать ее вчера до чемодана. Теперь ей все было понятно. Всё. Ну и что? Так, по крайней мере, все ясно. Ему наконец удалось затащить чемодан в багажник. Она отвела глаза и смотрела сейчас прямо перед собой. Бледная. Как статуя. Он сел рядом. Она все выложит полиции на пограничном пропускном пункте, он в этом не сомневался. Ну и хорошо. Будем квиты.

— Причина в этом, Ленни?

— В чем?

— Чемодан? Что там внутри? Героин? Оружие? Золото? Да, золото. Золото очень тяжелое.