Онлайн книга «Роман лорда Байрона»
|
Тиран в безумной роскоши живет: Снаружи крепость, а внутри палаты. И во дворе — разноплеменный сброд: Рабы и гости, евнухи, солдаты, И даже, среди них, «сантоны» — те, кто святы. Вдоль стен, по кругу, сотни три коней, На каждом, под седлом, чепрак узорный. На галереях множество людей, И то ли вестовой или дозорный, Какой-нибудь татарин в шапке черной Вдруг на коня — и скачет из ворот. Смешались турок, грек, албанец горный, Приезжие с неведомых широт, А барабан меж тем ночную зорю бьет. Вот шкипетар, он в юбке, дикий взор, Его ружье с насечкою богатой, Чалма, на платье золотой узор. Вот македонец — красный шарф трикраты Вкруг пояса обмотан. Вот в косматой Папахе, с тяжкой саблею, дели, Грек, черный раб иль турок бородатый — Он соплеменник самого Али. Он не ответит вам. Он — власть, он — соль земли. Те бродят, те полулежат, как гости, Следя за пестрой сменою картин. Там спорят, курят, там играют в кости. Тут молится Ислама важный сын. Албанец горд, идет, как властелин. Ораторствует грек, видавший много. Чу! С минарета кличет муэдзин. Напоминая правоверным строго: «Молитесь, Бог один! Нет Бога, кроме Бога!» Как раз подходит рамазан, их пост. День летний бесконечен, но терпенье! Чуть смеркнется, с явленьем первых звезд, Берет Веселье в руки управленье. Еда — навалом, блюда — объеденье! Кто с галереи в залу не уйдет? Теперь из комнат крики, хохот, пенье, Снуют рабы и слуги взад-вперед, И каждый что-нибудь приносит иль берет. Но женщин нет: пиры — мужское дело. А ей — гарем, надзор за нею строг. Пусть одному принадлежит всецело. Для клетки создал мусульманку Бог! Едва ступить ей можно за порог. Ласкает муж, да год за годом дети, И вот вам счастья женского залог! Рожать, кормить — что лучше есть на свете? А низменных страстей им незнакомы сети. В обширной зале, где фонтан звенит, Где стены белым мрамором покрыты, Где все к усладам чувственным манит, Живет Али, разбойник именитый. Нет от его жестокости защиты. Но старчески почтенные черты Так дружелюбно-мягки, так открыты, Полны такой сердечной доброты, Что черных дел за ним не заподозришь ты. Кому, когда седая борода Мешала быть, как юноша, влюбленным? Мы любим, невзирая на года, Гафиз согласен в том с Анакреоном. Но на лице, годами заклейменном, Как тигра коготь, оставляет шрам Преступность, равнодушная к законам, Жестокость, равнодушная к слезам. Кто занял трон убийц — убийством правит сам. Однако странник здесь найдет покой, Тут все ему в диковинку, все ново, Он отдохнет охотно день-другой. Но роскошь мусульманского алькова, Блеск, мишура — все опостылет снова, Все было б лучше, будь оно скромней. И Мир бежит от зрелища такого, И Наслажденье было бы полней Без этой роскоши, без царственных затей. В суровых добродетелях воспитан, Албанец твердо свой закон блюдет. Он горд и храбр, от пули не бежит он, Без жалоб трудный выдержит поход. Он — как гранит его родных высот. Храня к отчизне преданность сыновью, Своих друзей в беде не предает И, движим честью, мщеньем иль любовью, Берется за кинжал, чтоб смыть обиду кровью. Среди албанцев прожил Чайльд немало. Он видел их в триумфе бранных дней, Видал и в час, когда он, жертва шквала, Спасался от бушующих зыбей. Душою черствый в час беды черствей, Но их сердца для страждущих открыты — Простые люди чтут своих гостей, И лишь у вас, утонченные бритты, Так часто не найдешь ни крова, ни защиты. («Чайльд-Гарольд», 2, XXXVIII, XL VII, LII, LIV–LXVI) Описание битвы в конце главы должно вызвать в памяти строки из «Абидосской невесты» (1, IX): Но он, унылый, не видал Ни моря с синими волнами, Ни поля с дальними холмами, Ни чалмоносцев удалых, Стремящихся перед пашою Шум грозный сечей роковых Представить бранною игрою; Не видит он, как к облакам Их кони вихрем прах взвевают, Как сабли острые мелькают И как с размаха пополам Чалмы двойные рассекают; Не слышит он, как громкий крик За свистом дротиков несется, И как в долине раздается: Аллах! Аллах! — их дикий клик… (Пер. И. Козлова) 5 декабря 1813 г. Байрон отметил в дневнике, что Албания в его памяти «окрашена самыми радужными и самыми зловещими, но неизменно яркими красками». …обладая, по определению доктора Джонсона, «готовностью получать удовольствие»… — Сэмюель Джонсон (1709–1784), славный лексикограф, законодатель вкуса, Великий Хан Литературы, печалился в эссе «Искусство дружбы» (1758): «…Но когда желание доставлять и готовность получать удовольствие хиреют в молчании, надежды на обновление дружбы уже нет». В письмах к матери Байрон описывает эту персону и раскрашенных внуков паши весьма сходно — Из Превезы, 12 ноября 1809 г.: «Я уже некоторое время нахожусь в Турции; сейчас я на побережье, но проехал всю провинцию Албанию, по дороге к паше. С Мальты я отплыл 21 сентября на военном бриге "Паук" и за восемь дней добрался до Превезы. Оттуда я выезжал за 150 миль в Тепелин, загородный дворец его высочества, где пробыл три дня. Пашу зовут Али, и он считается выдающимся человеком; он правит всей Албанией (древней Иллирией), Эниром и частью Македонии… Приехав в его столицу Янину после трех дней путешествия по живописнейшей горной местности, я узнал, что Али-паша со своим войском находится в Иллирии и осаждает Ибрагима-пашу в крепости Берат. Он услышал, что в его владения прибыл знатный англичанин, и оставил коменданту Янины приказ предоставить мне gratis [86] дом и все необходимое; мне позволили делать подарки рабам и пр., но не брали платы ни за какие припасы. |