Книга Птица малая, страница 130 – Мэри Д. Расселл

Солнце было уже довольно высоко, когда Эдвард Бер проснулся от звяканья чашки, неловко поставленной на блюдце. Моргая, он приподнялся из деревянного кресла, в котором провел ночь, и застонал: ноги затекли и не слушались. Затем увидел Эмилио Сандоса, стоявшего у ночного столика и осторожно опускавшего на него чашку с кофе; сервоприводы разжали хватку почти столь же быстро, как это сделала бы здоровая рука.

— Который час? — спросил Эд, потирая шею.

— Начало девятого, — отозвался Сандос.

Он присел на край кровати, глядя, как брат Эдвард потягивается и трет глаза.

— Спасибо. За то, что остались со мной. — Брат Эдвард пытливо посмотрел на него.

— Как вы себя чувствуете?

— Хорошо, — ответил Эмилио, и его слова прозвучали непривычно легко и свободно. — Я чувствую себя хорошо.

Он встал и, подойдя к окну, отодвинул штору. Вид отсюда был не слишком живописный: гараж да часть горного склона.

— Раньше я был неплохим бегуном на средние дистанции, — по-свойски доверительно сказал Сандос. — Сегодня утром я одолел полкилометра. И большую часть пути пришлось пройти шагом. — Он пожал плечами. — Неплохо для начала.

— Совсем неплохо, — согласился Эдвард Бер. — Вы и с кофе хорошо управились.

— Угу. Не раздавил чашку. Только пролил немного. — Сандос задернул штору. — А сейчас собираюсь принять душ.

— Вам помочь?

— Нет. Спасибо. Сам справлюсь.

Не рассердился, отметил брат Эдвард, наблюдая, как Эмилио выдвигает из комода ящик и вынимает чистую одежду. Пусть не очень быстро, но Сандос все сделал отлично. Когда он двинулся к двери, брат Эдвард снова заговорил.

— Знаете, это еще не кончилось, — предупредил он. — Через такое нельзя перескочить сразу.

Некоторое время Эмилио смотрел в пол, затем вскинул взгляд.

— Да. Знаю. — Помолчав несколько секунд, он спросил: — Кем вы были раньше? Санитаром? Терапевтом?

Фыркнув, Эдвард Бер потянулся за кофе.

— И близко нет. Я был фондовым брокером. Специализировался на компаниях-банкротах.

Он не ждал, что Сандос поймет. Большинство священников, давших обет бедности, было безнадежно невежественно в финансовых вопросах.

— Это предполагало признание ценными вещей, которых другие люди не ценили, и заставляло ценить вещи, которые другие считали бесполезными.

Сандос намека не понял.

— Вы преуспевали?

— О да. Я многого добился.

Брат Эдвард поднял чашку и сказал:

— Спасибо за кофе.

Он проводил Сандоса взглядом, а затем, неподвижно сидя в тишине, Эдвард Бер начал утреннюю молитву.

Около десяти утра раздался металлический стук в дверь. «Входите», — откликнулся отец Генерал и не удивился, увидев, что в кабинет входит Эмилио Сандос. Без затруднений справившись с дверной ручкой, тот закрыл за собой дверь.

Джулиани хотел было встать, но Эмилио сказал:

— Нет. Сядь, пожалуйста. Я пришел… я хотел поблагодарить тебя. Наверняка тебе было нелегко.

— Это было жестоко, — признал Винч Джулиани. — Ведь я мог только слушать.

— Нет. Ты сделал больше.

Сандос оглядел кабинет, показавшийся странно пустым. Неожиданно он хмыкнул и потянулся к волосам, словно хотел расчесать их пальцами, — старая привычка, из-за которой сейчас могли запутаться суставные механизмы скреп. Эмилио опустил руки.

— Извини за стол. Он был дорогим?

— Бесценным.

— Назови сумму.

— Забудь об этом. — Джулиани откинулся в кресле. — Ну что ж, ты выглядишь лучше.

— Да. Я хорошо спал. Готов спорить, что бедняга Кандотти не сомкнул глаз, но я спал отлично. — Эмилио улыбнулся: — Джон — молодчина. Спасибо, что привлек его к делу. И Эда. И Фелипе. Даже Фолькера. Я бы не смог…

Его лицо исказилось, и он отвернулся, но тут же снова посмотрел на Джулиани.

— Это было как… как промывание желудка.

Джулиани не ответил, и Эмилио продолжал с легкой иронией:

— Я где-то слышал, что исповедь облегчает душу.

Джулиани дернул уголком рта:

— Это именно тот принцип, коим я руководствовался.

Эмилио подошел к окну. Из кабинета открывался лучший вид, чем из его комнаты. Высокий пост имеет свои преимущества.

— Ночью мне снился сон, — сказал он негромко. — Я стоял на дороге, а рядом не было никого. И во сне я сказал: «Я не понимаю, но могу научиться, если ты станешь меня учить». Думаешь, кто-нибудь слушал?

Он не отводил взгляда от окна.

Джулиани встал и подошел к книжному шкафу. Выбрав маленький том с потрескавшимся кожаным переплетом, он перелистал страницы и протянул томик Сандосу.

Повернувшись, тот принял книгу и посмотрел на корешок.

— Эсхил?

Джулиани указал на отрывок, и какое-то время Эмилио медленно переводил в уме с греческого. Наконец он произнес:

— В нашем сне боль, кою нельзя забыть, падает, капля за каплей, на сердце, пока, в нашем отчаянии, против нашей воли, через ужасную милость Бога не приходит мудрость.

— Хвастун.

Эмилио засмеялся, но, снова отвернувшись к окну, перечитал отрывок еще раз. Вернувшись к письменному столу, Джулиани сел, ожидая, пока Сандос заговорит.

— Меня интересует, могу ли я остаться здесь еще на какое-то время, — сказал Эмилио. Он сам не ожидал, что попросит об этом. Он собирался уехать. — Я не хочу навязываться. Ты был очень терпелив.

— Вовсе нет.

Сандос не обернулся, чтобы посмотреть на отца Генерала, но Джулиани услышал, как изменился его тон:

— Я не знаю, священник ли я. Я не знаю… не знаю… совсем ничего не знаю. Я даже не знаю, следует ли мне этого желать.

— Оставайся, сколько захочешь.

— Спасибо. Ты был очень терпелив, — повторил Эмилио. Он подошел к двери, и заключенные в скобы пальцы аккуратно взялись за ручку.

— Эмилио, — окликнул отец Генерал, не повышая голоса, благо в комнате было тихо. — Я посылаю другую группу. На Ракхат. Полагаю, тебе следует знать об этом. Мы могли бы тебя использовать. В качестве переводчика.

Сандос застыл.

— Слишком рано, Винч. Слишком рано об этом думать.

— Конечно. Я просто считал, что тебе следует знать.

Эмилио покинул кабинет. Не сознавая, что делает, ведомый давней привычкой, Винченцо Джулиани поднялся, подошел к окну и долго стоял, глядя через поросший травой открытый двор на панораму, в которой смешались средневековые строения и нагромождение скал, правильный сад и искривленные деревья, — декорацию величественную и издревле прекрасную.