Книга Птица малая, страница 66 – Мэри Д. Расселл

— Могу я сесть по другую сторону? — спросил Фелипе. — Эта рука начинает уставать.

— Конечно. А хотите, я возьму румпель? Я часто ходил под парусом один, когда выпадала возможность.

К своему удивлению, Фелипе обнаружил, что не хочет уступать.

— Нет. Я просто пересяду, — сказал он и осторожно привстал.

Опустился довольно резко, потеряв равновесие из-за удара волны, но снова пристроился к румпелю.

— Начинаю понимать притягательность парусного спорта, — признался Фелипе. — Знаете, это моя первая прогулка на лодке. А когда вы начали ходить под парусом?

— Когда был ребенком. У нашей семьи имелся тридцатифутовый тендер. Мой отец научил меня ориентироваться по звездам, когда мне было восемь.

— Отец Генерал, могу я говорить откровенно?

Повисла пауза.

— Знаете, Рейес, — наконец сказал Джулиани, всматриваясь в горизонт, — что я ненавижу в этой работе: каждый спрашивает разрешения, прежде чем говорить откровенно. Говорите все, что хотите. И зовите меня Винчем, хорошо?

Застигнутый врасплох, Фелипе коротко рассмеялся, осознав, что совершенно неспособен назвать этого человека Винчем, но затем спросил:

— Когда вам впервые купили обувь?

Теперь настала очередь Джулиани растеряться:

— Понятия не имею. Наверное, когда начал ходить.

— Я получил свою первую пару, когда мне было десять. А раздобыл их для меня отец Сандос. Когда вы подросли, кто-нибудь сомневался, пойдете ли вы в школу? Я не имею в виду колледж. Но мог ли кто-то даже вообразить, что вы не пойдете в среднюю школу?

— Вижу, куда вы клоните, — негромко сказал Джулиани. — Нет, не было никаких сомнений. Была полная убежденность, что я должен получить образование.

— Конечно, — сказал Фелипе и добродушно пожал плечами, признавая, что для таких семей, как у Джулиани, эта позиция естественна. Там никому не приходилось ничего объяснять, поскольку была мать, был отец, оба образованные, им хватало денег на яхту, дом, машину. — Я хочу сказать, что если бы вы не пошли в священники, то могли стать банкиром или администратором больницы или еще кем-то, правильно?

— Да. Вероятно. Что-нибудь в этом роде. Бизнес, связанный с импортом или финансами, вполне мог бы стать заменой.

— И вы чувствовали, что имеете полное право стать кем захотите, верно? Вы умны, образованы, усердно трудитесь. Вы заслуживаете быть тем, кто вы есть и что вы есть, и находиться там, где находитесь.

Отец Генерал не ответил, но и не оспорил справедливость этого утверждения, и Фелипе продолжил:

— А знаете, кем был бы я, если б не стал священником? Вором. Или даже хуже. Я уже воровал, когда Эмилио проявил ко мне интерес. Он знал кое-что об этом, но не знал, что я граблю автомобили. В девять лет. А к тринадцати я подучился бы достаточно, чтобы их угонять.

— А если бы к Эмилио Сандосу не проявил интерес Д. У. Ярбро? — тихо спросил Джулиани. — Кем бы стал Эмилио?

— Торговцем, контрабандистом — сказал Рейес, наблюдая за реакцией Джулиани, чтобы понять, известно ли ему это. — Грязный героин, поставляемый из Мексики через Гаити. Семейная традиция. Все они сидели в тюрьме. Его деда и зарезали там. Отца застрелили в мелкой гангстерской войне. Брат был убит за утаивание доходов.

Фелипе замолчал, прикидывая, имеет ли он право рассказывать это Джулиани. Кое-какие из этих фактов общеизвестны; досье Эмилио, вероятно, содержало эту информацию, а возможно, и большую.

— Знаете, — сказал Фелипе, пораженный сейчас резким контрастом между своей жизнью, жизнью Эмилио и жизнями людей вроде Винченцо Джулиани, рожденных для богатства, высокого положения, — до сих пор бывают минуты, когда вор, которым я почти стал, кажется мне более настоящим, чем священник, коим являюсь уже несколько десятилетий. Выйти из трущоб, получить образование — означает стать навеки чужаком…

Он замолчал, вдруг смутившись. Джулиани никогда не сможет понять, какую цену мальчики-стипендиаты платят за свое обучение: неизбежное отчуждение от семьи, переставшей тебя понимать, от своих корней, даже от себя самого, того первичного «я», каким был когда-то. Рассердившись, Фелипе решил больше ничего не рассказывать об Эмилио Сандосе. Пусть Джулиани спрашивает у того напрямую.

Но отец Генерал сказал:

— Итак, ты принимаешь правила и стараешься избегать унижений.

— Да.

— И ты чопорен и официален прямо пропорционально тому, насколько сильно чувствуешь себя не в своей тарелке.

— Да.

— Спасибо. Это многое объясняет. Мне следовало бы понимать…

Когда они повернули к Неаполю и сблизились с очередной лодкой, то услышали еще один громкий разговор на итальянском. Уловив что-то насчет бамбинос, Рейес раздраженно спросил:

— Хоть кто-то из этих людей ловит на самом деле рыбу?

— Думаю, что нет, — добродушно ответил Джулиани. — Они, несомненно, разбираются в лодках, но не рыбачат.

Озадаченный, Фелипе посмотрел на него:

— Вы знаете всех этих парней, не так ли?

— Да. Троюродные братья, главным образом.

Когда Рейес это переварил, Джулиани усмехнулся.

— Не могу поверить. Мафия! Они мафия, верно? — сказал Фелипе, выпучив глаза.

— О, Бог мой. Я бы не сказал. Никто так не говорит. Конечно, я не знаю доподлинно, какой у них главный источник дохода, — признал Джулиани голосом сухим и мягким, как мука, — но вполне могу догадаться. — Взглянув на Фелипе, он едва удержался от смеха. — И в любом случае, мафия — это на Сицилии. В Неаполе это каморра. Означает то же самое, я полагаю, — задумчиво произнес он. — Забавно, не правда ли? Мой дед и дед Эмилио Сандоса занимались примерно одним и тем же. Теперь, когда я подумал об этом, Сандос немного напомнил мне моего деда. Он тоже был очаровательным человеком, когда находился среди своих, но был холоден и насторожен с людьми, которым не доверял или с которыми ему было неуютно. А я чувствовал, что удостоен чести быть в кругу его близких. И прошел бы по горячим углям ради моего деда… Поворот.

Фелипе был настолько ошарашен, что замешкался, и Джулиани пришлось дернуть его за плечо, убирая с пути реи. Он дал Рейесу время прийти в себя, а затем продолжил, вспоминая:

— Мой отец не был в этом замешан, но семейные деньги оставались такими же грязными. Я понял это, когда мне стукнуло семнадцать. Очень идеалистический возраст — семнадцать. — Отец Генерал бросил взгляд на Рейеса. — Никогда не перестаю удивляться разнообразию мотивов, по которым люди становятся священниками. Полагаю, что для меня обет бедности был изначально способом очиститься.

Он начал спускать кливер, а затем взял румпель, чтобы ввести яхту в док.

— Первый тендер, на котором я ходил под парусом, был подарком деда, купленным на грязные деньги. Если вдуматься, то эта лодка, вероятно, тоже куплена на них. И за них же приобретены уединение Сандоса и защита, в коей он нуждается даже сейчас, пока мы разговариваем тут. Вот почему мы в Неаполе, Рейес. Потому что моя семья владеет этим городом.