Книга Город, который сошел с ума, страница 26 – Борис Юдин

– Тра, та, та, ля, ля…

Встаёт Воробейчик. Напрягся да как блеванёт струёй в первые ряды!

Васильев знал эту историю, но все же посмеялся специальным актёрским смехом и довольный Ходулин налил ещё по рюмочке.

– Не могу! – замахал руками Васильев. – Веришь ли, Кудрик снюхает – пропал я тогда.

– Ладно. – милостиво согласился Ходулин. – Я и сам управлюсь.

И Васильев пошёл за кулисы.

А там уже носилась Елена Михайловна, то всплёскивая короткими ручонками, то поправляя причёску. Увидев Васильева она обрадовалась:

– Господи! Олег Петрович! Хоть Вы – то пришли! А то разбежались все, как крысы.

– А что случилось? – спросил Васильев.

– Как что? – удивилась Елена Михайловна Васильевкой неосведомлённости. – Механика сцены сегодня не вызывали, потому что Добежалов сказал, что сам справится. Сказать – то он сказал, а сам взял и ушёл. И теперь ни кулисы опустить, ни задник… Даже как занавес открыть никто не знает.

– А что? Игорь Николаевич послал всех, небось? – спросил злорадно Васильев, подходя к пульту.

– Он не только послал, – пожаловалась Кудрик, – Он так послал, что я до сих пор краснею.

– Хорошо. – снизошёл Васильев, – Давайте ключ от пульта. Я всё сделаю.

– Ох, Олег Петрович! – вскрикнула Елена Михайловна, – Ключ Добежалов с собой забрал. В том – то и проблема, что ключа нет.

– Ну, я даже не знаю… – засомневался Васильев, – На занавес можно двоих студентов поставить. Раздёрнут вручную. А кулисы и задник… А зачем, собственно, они нужны? Будем, как бы, модернисты. А портрет Поэта поставим на трибуну. Подкатим трибуну к стене, а портрет на неё. Публика подумает, что это такой смелый режиссёрский ход.

– Но мы же наследники великих традиций реализма! – завелась было Кудрик, но тут же остыла, – Но выхода у нас нет. Нет у нас другого выхода.

– Васильев вышел в фойе. Там уже собирался зритель – учащиеся ПТУ, которых привели завучи по воспитательной работе.

Васильев отловил двух мальчишек, провёл их на сцену, показал как открывать занавес и строго наказал никуда не отлучаться. Потом Васильев подкатил в кирпичной стене трибуну с резным гербом Советского Союза и поставил на неё Пушкинский портрет, в изложении Янки Дуста. Но портрет держаться не хотел – скользил по трибуне. Пришлось поставить впереди графин с водой и упереть портрет в графин. Васильев подумал и для завершения композиции поставил рядом с графином стакан. Потом отошёл на несколько шагов и полюбовался своей работой. Лицо у Пушкина на портрете было довольное. Как будто он уже хорошо отпил из этого графина и собирался приложиться ещё. Васильев тоже остался доволен собой.

Застрекотали звонки, духовики перебрались из фойе в первые ряды партера, и на сцену вышел Иосиф Адамович Морок. Без привычной трибуны было на Иосифу Адамовичу несколько неуютно, но он и виду не подал. А, раскрыв папку с текстом доклада, начал вещать. Говорил Иосиф Адамович долго и из его речи стало понятно, что если бы не Поэт, то русские люди вряд ли бы научились говорить по – русски, что с именем Пушкина бойцы Великой Отечественной поднимались в атаку, что целинники держали при себе томики со стихами Поэта, что имя Александра Сергеевича и сегодня ведёт молодёжь на стройки коммунизма. И поэтому всё просвещённое человечество радостно празднует годовщину со дня смерти Великого поэта.

Толкая свою восторженную речь Иосиф Адамович два раза назвал Александра Сергеевича Семёновичем и один раз Степановичем, но зал на эти мелочи не обратил внимания. Отличники, сидевшие в первых рядах сразу за оркестром, были погружены в свои мысли, а остальной народ развлекался как может. Кто – то читал, девчата шёпотом сплетничали, в задних рядах играли в карты.

После выступления Иосифа Адамовича духовой оркестр сыграл «Прощание славянки» и на сцену вышла Ника Воскресенская. Выдержав паузу, чтобы собрать внимание она начала:

– Во глубине Сибирских руд…

Васильев тут же подсказал, спрятавшись у портала:

– Сидят два мужика и срут.

Ника послушно подхватила:

– Сидят… – но вовремя спохватилась и вырулила, – Сидят в Сибири. Товарищи! Храните гордое терпенье!

И благополучно дочитала до ленивых аплодисментов.

Проходя мимо Васильева Ника прошептала грозно:

– Всё, Олег! Ты покойник! Можешь звонить и заказывать рытьё могилы!

Николай Фёдорович Скумбрик, стоявший рядом с Васильевым в ожидании своего выхода, чуть не лопнул со смеху. Но всё же вовремя вышел и сыграл кусочек из «Венгерской рапсодии».

Словом, всё пошло и покатило.

Васильеву стало скучно и он пошёл на перекур. В кучке курящих лабухов Васильев увидел цыгана Мишку Бейнаровича, вспомнил Борщёвский совет и обрадовался. Он отвёл Мишку в сторонку и спросил:

– Миша! Помоги, будь человеком. Мне тут посоветовали к цыганам обратиться… Тут, понимаешь, такое дело.

– Твоё дело решить, как два пальца опоганить. – засмеялся Бейнарович. – Мне тётка ещё вчера сказала, что ты будешь проситься. Да ты, Петрович, не волнуйся. Тётка сказала, что сделает.

Васильев помолчал немного, переждал пока мурашки на коже исчезнут и спросил:

– Миша. А как я твою тётку найду?

– Она сама тебя найдёт, когда нужно будет.

– А когда же это «Нужно» настанет? – вякнул Васильев.

– Увидишь когда. – объяснил Мишка. – Как настанет, так сразу и увидишь.

И ушёл к своим.

Васильев постоял немного и тоже вернулся на сцену. Там готовился к выходу Владлен Гаврилович. Он то и дело закатывал глаза и подносил ладони к вискам, чтобы каждый мог видеть как серьёзно и с полной отдачей относится Владлен Гаврилович к порученному делу.

Васильев собрался было съязвить, но Елена Михайловна взмахнула рукой, и Владлен Гаврилович вышел к рампе. Там он постоял некоторое время молча, слегка наклонив голову набок.

Настоявшись, Владлен Гаврилович объявил:

– Александр Сергеевич Пушкин. «Бесы». – и снова замолк. А помолчав, забормотал вдохновенно:

– Мчатся тучи, вьются тучи, невидимкою луна освещает снег летучий. Мутно небо, ночь мутна.

Пробормотав это Владлен Гаврилович снова замолк. И по этой паузе, которая была неприлично долгой, Васильев понял, что Щепотько «заклинило». В Васильевской практике было несколько таких случаев, когда из памяти исчезал текст и вспомнить его было невозможно. Поэтому Васильев не позлорадствовал, а искренне посочувствовал Щепотько. А тот начал сначала:

– Мчатся тучи, вьются тучи, невидимкою луна… – и снова замолк.

У Васильева возникло поганое предчувствие. Ему стало казаться, что и с ним произойдёт нечто подобное.

А Щепотько, устав повторять одно и тоже, истерически выкрикнул: