Онлайн книга «Третья Мировая Игра»
|
— Пойдем. Еще один подарочек у меня для тебя есть. Достал из кармана ключ, отпер особый железный шкафчик. Вынул картонную папку. — Подойди-ка сюда. В руки не дам, так читай. Приблизился к князю, вывернул шею, читаю: Прокофьев Михаил Антонович. Подозреваемый первой степени. Ниже — свежая небрежная приписка: сын государственного преступника. Не успел я в голову себе это поместить, как Дмитрий Всеволодович снова командует: — За мной! Быстрым шагом вышел из палатки. Бегу за ним. А князь уже у полевой кухни стоит. Дождался меня. — Отдать тебе не могу, не имею права. Но — вот, смотри… Открыл дверцу, сунул папку в огонь. — Пусть горит. Из ярыжкинского наследства… Что там, интересно, было написано? — А сам Ярыжкин?.. — Нет больше Ярыжкина. Скончался. Так ответил Дмитрий Всеволодович, что сразу ясно — вопросов задавать не следует. — Ну — не задерживаю, Прокофьев. Ты теперь свободен — живи, как знаешь. — Спасибо, солнышко. Век не забуду. — И тебе спасибо. За службу. За все. И — прости меня. Все знал князь про ярыжкинские дела. И не помешал. Или помешал, но поздно. — Прости и ты, солнышко, если что не так было… Ответил, как приличия требуют, но смотреть на князя ни одной секунды больше не смог. Повернулся и ушел. Подозреваемый первой степени. Сын государственного преступника. Исторический факультет закрыт. Вот тебе и дом под серебряной крышей. Что в нашем государстве творится? Сдал ярлык и ассистентскую форму. Получил полный денежный расчет. Выписал конную подорожную смену до своего районного комиссариата. Теперь надо ребят повидать. В двух километрах их лагерь стоит. Дмитрий Всеволодович в своем бывшем отряде останавливаться не стал. Не может, видно, забыть их мятежного выступления в поддержку Петьки Мостового. Еду в лагерь. Серые, ровно поставленные палатки, длинные обеденные столы, обозное хозяйство. Отчего-то сильно забилось сердце. Что ни говори, а то время, что я в игре провел, никогда не забудется. И не зря для меня эта часть жизни прошла, что-то важное я из игры вынес, что-то в себе взрастил. — Эй, защитник! Здравствуй. — Здравствуй, добрый человек. Вот и снова я гражданский, без формы, без ассистентских отличий. И обращение ко мне соответствующее: «добрый человек». Еще, глядишь, и в лагерь не пустят. — Где вторая сотня стоит? — Первый проход, палатки по правую руку. Только сначала к коменданту подойди. Сейчас у нас повсюду секретность объявлена. Ишь, какие новшества. Комендант мне знаком, пропуск дал без проволочек. Иду в свою сотню. Вот и мои дорогие калужане. В лицо всех до одного знаю, налево и направо раскланиваюсь. В игровом лагере моя гражданская одежда нелепо смотрится. Кольнула мгновенная зависть к этим парням, одетым в национальные цвета. Что ни говори, а одна только форма лицо игрока преображает, наполняет достоинством. Вот и наши. Увидели, бегут навстречу. — Миха! — Антошка! Валька! Обнялись все втроем. — Ну, что там дома? А? Рассказывай! Стоит наше Зябликово? — Стоит, куда оно денется! — Эх, Миха, в жизни не думал, что так далеко от родных мест окажусь! А Васька писал, что за границу уезжает. Неужели правда? — Правда. Уже там, наверное. — Как жалко! А у нас тут такое творилось! Все людские неправды на свет повылезали! — Я наслышан… — Ой нет! Не все в газетах пишут! — Это я тоже знаю. — Да, Миха! Всем миром за Петра Леонидовича бунтовать ходили! Кабы он сам ретираду не предпринял, всех переломили бы! Такая решимость была! — Да, знатный был тренер. Жалко, что нет его теперь. — Жалко. Больше такого не будет. — Ладно. Дмитрий Всеволодович тоже хороший тренер. — Хороший, да уже не то. Он князь, а Петька был свой, из народа. Каждого игрока по имени помнил. Одно только слово скажет — сразу сотни людей пламенем загораются! За таким тренером каждый игрок в огонь и в воду шел! Эх, что там говорить… За разговорами просидели до полуночи. В штабную гостиницу ночевать не поехал, пустили меня в палатку, комендант поворчал, но нарушение разрешил. Уже ночью спохватился я спросить: — Что с Ярыжкиным-то стало? Умер, говорят… Антоха придвинулся ближе, зашептал в ухо: — Темное дело. Вроде бы споткнулся, ударился виском о камень. Только ходят слухи, что Дмитрий Всеволодович сам его пришиб. Когда тот Медведя изменником объявил и дело на него завел. — Да ну! Самого Медведя? — Вот то-то и оно! Всех тренеров специального назначения в команде князь поменял. Новых прислали. Поставили им задачу шпионаж пресекать, а остального не касаться. — Ишь ты… — Да. Слышь, Миха… — Что? — А правду говорят, что отца твоего тоже Ярыжкин извел? Глотаю тугой ком. Что сказать? — Правда, Антошка. Только никакой вины на нем не было. Зря погубили. — Это понятное дело. За время бунта нам тоже кое-что известно стало. Смершикова к земле прижали, он от страха много чего рассказал. Ужом извивался, просил не убивать. — Ну, а вы что? Убили? — Обижаешь. Что ж мы, нелюди, вроде Ярыжкина? Отпустили, конечно. Бока только хорошенько намяли, чтоб помнил. Теперь ему, наверное, и самому будет стыдно такими делами заниматься. Эх, Антоха! Разве этим людям бывает стыдно? — Дмитрий Всеволодович большую власть в государстве забрал. — Большую… — Может, и Петра Леонидовича в команду вернет, как думаешь? — Вряд ли. Хотя кто знает… Ночью выпал редкий влажный снег. Вышел я рано утром из палатки, оглянулся на сырые крапчатые лагерные строения, и как будто на экране перед глазами возникла моя родина, милое Зябликово. Там уже, наверное, все белым-бело. Ударили первые морозы, опустилась на поля искристая зимняя тишь, печные дымы белыми деревьями поднимаются к небу. Так меня домой потянуло — пешком бы ушел. Еле подъема дождался, чтобы с ребятами проститься. Домой. Хотел было в штаб отряда заехать, познакомиться с легендарным Карпиным, благо повод формально-бумажный имеется. Но передумал. Что я ему скажу? Спасибо за верность тренеру? А он мне что ответит? |