Книга Единородная дочь, страница 59 – Джеймс Морроу

— Ад — владения Вайверна, а не Бога.

— Пусть разорвет временное пространство! Пусть! — Джули захлебнулась собственным криком. — Что угодно, лишь бы положить конец этим бесконечным страданиям.

— Этот вопрос рассматривается, — спокойно ответил Иисус.

— А? — Вопрос рассматривается — столько эсхатологии в двух словах. — Что?

— Я говорю…

— Непохоже, чтобы этой сталеплавильне там, внизу, что-то угрожало.

Руки-птицы затрепетали.

— Эта вода, которую мы раздаем… Помнишь свадьбу в Кане Галилейской, когда вода превратилась в вино?

Джули указала на юношу, оттаскивавшего тяжело груженную тачку от печи.

— Ты хочешь сказать, что на самом деле мы их поливаем вином?

— Нет, обезболивающим. Это мой собственный рецепт. Судя по тому, что ты рассказала мне о химии, я думаю, это производное опиума, что-то похожее на морфин.

— Морфин? Так мы раздаем им морфин?

Сын Божий откусил жесткую верхушку банана и выплюнул ее.

— Это вещество воздействует на центральную нервную систему в течение нескольких недель, повергая узников в сладкое забытье, на этот раз в истинную смерть, но уже без воскресения в Аду. В момент окончательной потери сознания узник как бы бросается в огненное море и испаряется.

— А Вайверн думает, что это просто вода?

Иисус кивнул.

— Он потешается, глядя, как мы впустую тратим время, говорит, что мы накладываем повязки на трупы после вскрытия.

— Теперь понятно, почему они уходят отсюда такими счастливыми. Но ты почему сразу не сказал мне об этом?

— А когда ты думала, что это просто вода, ты разве сомневалась, что поступаешь правильно?

— Шутишь? «Давай махнем в Ад, там нас слегка поджарят, но зато дармовой стаканчик воды гарантирован!» Ну конечно, я сомневалась.

— И все же приходила, день за днем.

— Приходила, — фыркнула Джули.

— Где же здравый смысл?

— Они страдали.

— Правильно.

— Им хотелось пить.

— Именно.

— Они были брошены на произвол судьбы.

Борода Иисуса дрогнула в улыбке.

— Равви Гиллель не сказал бы лучше. — Он нагнулся к ней, крепко и нежно помассировал Джули спину. — Я еще сделаю из тебя иудейку, дочь Бога, — прошептал он, легко коснувшись губами ее щеки.

Джули Кац не могла бы с уверенностью сказать, что пятнадцать лет в аду, а именно столько лет она под носом у Сатаны раздавала проклятым морфин, были лучшими годами ее жизни. Но они были преисполнены блаженной простоты и ритуальной целесообразности, которые, как она верила, впоследствии станут ее самыми светлыми воспоминаниями. Она буквально физически ощущала, как с каждым днем стареет ее плоть. На руках и ногах проступили вены, волосы подернулись сединой, словно она чудом осталась в живых после казни на электрическом стуле. Размягчились десны, шатались зубы, кровь стала более густой, кости — более хрупкими.

Часто, протягивая обреченному ковш с морфином, Джули представляла, что тем самым она пробивает квантовый барьер, получая доступ в тот мир, который покинула. Она тосковала по странной привязанности Бикса. Теперь она поняла: он вовсе не был предателем, это ее собственное упрямство обрекло «Помоги вам Бог» на провал. И Феба, милая, исстрадавшаяся Феба. Ах, мама, пусть у нее все будет хорошо. Пусть она сохраняет трезвость. И пошли ей, мама, «Оскара» за лучший фильм на тему жизненной эротики.

Если бы не покойный брат, отвлекавший ее от стонов проклятых и от вспышек острого чувства сожаления, Джули, наверное, сошла бы с ума. Когда Иисус был в настроении, он распевал псалмы своим приятным грудным голосом. А когда уставал или раздражался, то без обиняков называл своих подопечных вонючками. Он упрекал самого себя за склонность к слишком широким и смелым обобщениям. Теперь Джули видела, что Иисус из Назарета был вполне нормальным парнем.

— Следующий!

В пещеру вошел человек с тележкой.

Помнится, на земле этот человек был так, ничего особенного. Присматривал за маяком и работал в фотолаборатории. Святый Боже, да это он! Несмотря на кремирование… Господи!

Джули выронила ковш.

— Папа! Папа!

— Джули?

Он вез обычную тележку, предназначенную для вывоза неизбывной продукции адских домен. Но сейчас вместо железных чушек в ней лежал человек, приятный чернокожий дядька с залихватскими усами. Тележка, как выяснилось, была очень кстати, поскольку туловище пассажира резко заканчивалось на уровне талии.

— Джули! — Мюррей осторожно опустил ручки тележки. Его округлый животик был сплошь усеян шрамами, борода спутана и местами подпалена. Коричневый иссохший орган, снабдивший Джули половинным набором ее хромосом, висел, как перезревшая сморщенная груша. — Девочка моя!

Долгую-долгую минуту они стояли, обнявшись. Из бирюзовых глаз Джули лились жгучие слезы.

— А Сатана сказал мне, что ты в Раю.

— Он лжет.

— Не всегда, — вставил Иисус, — но часто.

— Они тебя убили, солнышко? — хриплым, срывающимся голосом спросил Мюррей. — Все-таки достали тебя?

— Я не умерла, — успокоила его Джули.

— Не умерла?

— Я просто подумала, что здесь мне будет лучше.

— В самом деле?

— Угу.

— И тебе здесь лучше?

— По Фебе скучаю. И по Биксу — это был мой парень. Но во многом, да, здесь лучше.

Джули знала, что отцу трудно понять ее, но он ничего не сказал, лишь как-то смущенно улыбнулся. Затем он почтительно прикоснулся к плечу Иисуса:

— Для меня большая честь познакомиться с вами, равви. Я как-то читал Евангелие. Вот только не могли бы вы пояснить кое-что. «Не мир принес я вам, но меч…»

Иисус деликатно кашлянул.

— Нас поджимает время.

— Прости, папа, что я не воскресила тебя по-настоящему, — спохватилась Джули. Она взяла отца за руку, ей казалось, что она слышит, как борется со смертью его тело. — Ты не должен был противиться.

Он пожал плечами.

— Возможно, не знаю. Жизнь — сложная штука, да и смерть тоже. Все непросто.

— Ты не обиделся, что мы тебя кремировали?

— Это все в прошлом. — Мюррей прикоснулся покрытым волдырями пальцем к плечу безногого. — Джули, я хочу тебя познакомить… не догадываешься, кто это? Это отец Фебы, тот самый доктор-маринист.

Перегнувшись через край тележки, человеческий обрубок протянул Джули руку, и она пожала теплую, мягкую ладонь.

— Маркус Басе, — представился он глубоким раскатистым голосом.