Онлайн книга «Волшебная самоволка. Книга 3. ...И паровоз навстречу!»
|
«Началось», – подумал парень. – Я доложу вам композицию типа песня посредством сольного пения, – спародировал речь командира Лавочкин и приступил к изложению: Невозможно рассказать вам историю мою: она – матом. Как я стал маршировать замечательно в строю с автоматом. Быстро форму дали, мобилизовали, и теперь, ребята, мы солдаты. Прапорщик отдал приказ: «Нацепить противогаз!» Я не могу передать, что я чувствую сейчас!.. – Отставить карикатуру на вооруженные силы! – рявкнул Палваныч. – Ты, рядовой, не дезертир, ты диверсант. И в этот самый момент, когда мы с тобой, словно три тополя на Плющихе, если отнять один, находимся в глубоком тылу вероятного противника, ты подрываешь мой боевой дух пением издевательских стишков. Стыдно, Лавчонкин, стыдно. – Лавочкин, – процедил сквозь зубы солдат. – А не нравится, так и не надо было требовать концертов. Я вам, товарищ прапорщик, не художественная самодеятельность. Командир стал метать взглядом гневные молнии. У Коли промелькнула мысль: этак может загореться наваленная на сани солома. – Господа, – сонно сказала Грюне, – не ссорьтесь. Пустое. Давайте лучше о ночлеге подумаем. – Что тут думать? В следующем поселке найдем постой, – пробурчал Дубовых. Некоторое время ехали молча, а потом Палваныч все же поставил точку: – Песня, рядовой, должна иметь в себе идеологический стержень, иначе это будет не песня, а сплошной Валерий Леонтьев. Мне бы сейчас, в годину разлуки с любимой, впору спеть грустно. Как у Высоцкого было? «Гроб хрустальный на горе для нее. Сам как пес бы так и рос в цепи…» То-то же. Дровни выехали к опушке, на которой примостилась скромная заимка в три дома и общий сарай. Из труб струился дым. Залаяла собака. Прапорщик остановил лошадок. Дверь одного из домов распахнулась, повалил пар, и в проеме нарисовался бородатый старец. – Нам бы переночевать! – просительно крикнул солдат. Дедок кивнул. Махнул костлявой рукой в сторону сарая, мол, распрягайте, хлопцы, коней. Закрыл дверь. Палваныч, Коля и Грюне занялись кобылками. В основном, правда, девушка. Она проявила недюжинную сноровку. В сарае обнаружились стойла, загоны для птицы и свиней, запас корма и воды. Пока хранительница и россияне обиходили лошадей, музыканты мялись на пороге хлева. Руки Ларса нервно тискали лютню – близился восьмой час вечера. Зашли в дом. – Здорово, отец, – поприветствовал хозяина Палваныч. Дед щербато улыбнулся, поклонился. – Один живешь? Старик будто в рот воды набрал. – Вылитый Герасим, блин, – негромко оценил Коля. Ему вспомнился стишок: «У меня была собака, я ее любил, но хозяйка приказала – я и утопил». – Ты, батюшка, побеседовал бы с нами, – ласково сказала Грюне. – Да я это… – выдавил из себя хозяин. – С людьми давно не говорил, все больше со зверьем. Лавочкин усмехнулся: – Ну, мы не зверье, конечно, но тоже собеседники. – С-садитесь, гостюшки. – Старик неловко указал на лавку у стола. Обстановочка в избе была спартанская. На грани нищенской. Но жить можно. Коля решил, что леснику роскоши и не требуется. Все расселись, солдат и Грюне достали из мешков продукты. – Эх, говори, Стольноштадт, разговаривай, Вальденрайх! – вдруг зычно воскликнул Ларс. Он вновь нахлобучил «робингудовскую» шляпу, шибанул по струнам. – Сядь, музыкант, – распорядился Дубовых. – Бесполезно, товарищ прапорщик! – прокричал парень. – Восемь часов! Теперь придется терпеть. Лютнист запел: Переломлена нога, свернут нос малиновый, Сотрясение мозгов и кранты рукам. Я сегодня воевал с тещею любимою, И пока у нас ничья. Чисто по очкам. Ларс концертировал, остальные ужинали. Дед достал самодельного эля. – Если этот ваш домрист не заткнется, я с ним сделаю то же самое, что и теща, – прорычал Палваныч. Ответила девушка: – Многие пробовали. Не помогает. – Просто не обращайте внимания, – морщась, изрек Филипп. А хозяину хижины нравилось. Откуда в его заимке музыканты? – Послушай, Грюне, – заорал в ухо хранительнице Коля, – ты мне объясни, дураку: у вас же осталась куча первоклассного жемчуга после моей японской истории. Почему вы не купили лошадей сами? Пауль, конечно, виртуоз покражи, но в нашем положении можно было и не рисковать. – Так да не так. Сельчане не знают настоящей цены жемчуга. Для них он всего лишь красивые мутные шарики. Настоящая торговля возможна в большом городе. И то мне довольно трудно объяснять покупателям, что я не воровка. Приходится иметь дело с ушлыми ростовщиками, которые сбивают цену. Ко всему, мои спутники – изрядные транжиры. Мы шли вместе из Дриттенкенихрайха через Наменлос, и не было места, где они ни покутили бы. Кирхофф вообще любитель к девочкам легкого поведения завернуть. Я несколько раз вылавливала его в домах терпимости. Его там в специальной камере запирали. Говорил: «Грешить бы рад, расплачиваться тошно». Ларс, как отпоет вечером, сразу в бутылку лезет. Совесть топит. – Грюне, а ведь ты не замужем, – резко изменил тему разговора Лавочкин. Девушка отстранилась, смерила солдата долгим жестким взглядом. Лютнист и Филипп орали песню о садомазохистской любви: «Я не знал, что любовь может быть так жестока…» Палваныч что-то активно рассказывал старику. Тот слушал, широко распахнув рот. Грюне встала, схватила лютню за гриф: – Дай-ка, Ларс. От неожиданности музыкант послушался. Пальцы хранительницы вдарили задорный мотивчик. Мягкий бархатистый голос стал звонким: Меня сватал рядовой. Но зачем он мне, на кой? Ведь с военным что за жись? Только смирно да ложись… Мужчины засмеялись, Коля покраснел. Вернув инструмент Ларсу, девушка села на место: – Не обижайся. Твои устремления ясны даже без дара предвидения. Ты симпатичный мальчик, Николас. Правда, мне последние триста лет интересны более зрелые мужчины. – Сколько ж тебе?.. – пролопотал солдат, всматриваясь в юное лицо Грюне. – Не хами, барон, – с напускной обидой изрекла хранительница. |