Онлайн книга «Операция "Шасть!"»
|
– Никита Васильевич. Добрынин. – Проводи Никиту Васильевича до кадровика. Пусть оформит стажером. Я сейчас позвоню, поставлю его в известность. Остальные подождут в холле. Да, и, сударики мои… – Она вернулась к столу, взяла кожаную папку, раскрыла. – Вот здесь место для заявлений о приеме на работу. Надеюсь, заявление у вас подготовлено? – Сколько должно быть абзацев? – деловито спросил Илья, вынимая бумажник. Мария Ивановна, не ломаясь, назвала точное число. Присвистнуть молодцы решились, только сойдя по лестнице на три пролета. Никита познакомился с кадровиком, прослушал вводный инструктаж, сфотографировался, заполнил несколько бланков. Получил комплект рабочей амуниции. Респиратор, литые сапоги, синюю спецовку с трафаретной надписью «ГорСЭС», пилотку. Клеенчатый фартук, толстые перчатки и жутковатый раздвижной щуп, смахивающий на миниатюрный багор. После чего наконец освободился. Новенькое удостоверение санитарного инспектора ему вручил Дредц. Он же передал устный наказ Марии Ивановны: «Строгого соблюдения трудовой дисциплины не требую. Однако смотрите не запятнайте репутацию нашей организации, Никита Васильевич. Потому что в противном случае я вас из-под земли достану и на свалке похороню». Пока посмурневший Добрынин переваривал напутственные слова генеральши Вожжиной, Алеша, который начал чувствовать что-то вроде дружеского расположения к Ивану-королевичу, участливо полюбопытствовал: – А тебе, землячок, круто нагорит? От маменьки-то? – Сладкого лишит на неделю, – желчно сказал Дредц, похоже не шибко-то склонный обсуждать варианты собственного будущего. – Ага, – с пониманием покивал Леха. – Веселая у тебя жизнь. Попец с бантиком. – Грех жаловаться, – сказал Дредц. – Ну поехали за цацкой? Возражений не поступило. Молодцы, заранее готовясь вкусить далеко не гастрономическое блюдо «яйца всмятку», полезли в Илюхину крошку «Оку». Однако страшного, вопреки ожиданиям, не случилось. Машинка загадочным образом стала как будто просторней и удобней, чем обычно. То есть за ней и по пути в СЭС было замечено что-то подобное, но куда менее явно. А тут на тебе! Друзья, шумно и радостно подивившись этому необъяснимому с материалистических позиций факту, трижды повторили опыт с посадкой-высадкой. Результат остался прежним. Неказистая снаружи коробчонка на колесиках изнутри устойчиво обнаруживала объем и комфорт класса люкс. Решив, что от добра добра не ищут, молодцы устроились на подросших диванах и, примеряя с хохотом кто пилотку санитара, а кто респиратор, отправились к Дредду. На углу улиц Трофима Лысенко и Томаса Моргана, возле уважаемого картафановским населением продуктового универсама «Дед-самоед», Муромский свернул к обочине, сказал: «Купить кое-чего треба!» – заглушил двигатель и, пообещав скоро вернуться, двинул в магазин. Остальные выбрались из «окушки» наружу перекурить. Подле стоянки обосновалось молодежное трио – два паренька с гитарами да девчушка с бубном. Коллектив был явно студенческим, пели ребята больше для души, но и от вознаграждения не отказывались. Гитарный футляр возле ног артистов гостеприимно распахивал нутро как для мелочи, так и для купюр. Судя по приличному количеству заинтересованных зрителей, савояры не халтурили, работали с полной отдачей. В настоящий момент студиозусы выводили дрожащими голосами душещипательную историю: У палаццо с колоннами, Что напротив аптеки, Жили люди бездомные — Без жилья человеки. Дочь при грязном подвальчике, При отце-гемофиле. Приходили к ним мальчики И девчонку любили. Но любили без совести За копейки и бусы, — Нет печальнее повести, Самоеды – тунгусы… А отец, как ни подопьет, Вечно пьяный и злобный, И на дочку в сердцах орет, Разнесчастный бездомный: – Ах, зачем ты, родная кровь, На дырявом матраце Продавала свою любовь За копейки и цацки? Ты позоришь меня, отца, Перед графом в палаццо, Отдаваяся без конца При посредстве матраца! Граф смеется в мое лицо Из окна экипажа. Ох, комиссия – быть отцом Взрослой дочки продажной! В этом месте напряжение достигло предела. Гитары зазвучали по-настоящему драматично, бубен затрепетал бронзовыми лепестками, как погибающий в огне мотылек. У девушки-певуньи подозрительно заблестели глаза. Да ведь и было от чего! Ситуация в песне приближалась к критической: И схватил тут старик кинжал И воскликнул: умри же! И за девушкой побежал По коллекторной жиже. Он бежал, и в его глазах Смерть застыла и мука. Он не знал, что у ей внутрях Эмбрион его внука… Он был стар и догнать не мог Подземельной мадонны, Ее резвых и тонких ног, Стройных будто колонны. Так и бегали целый год. Или месяцев девять, Но пришел страшный день, и вот — Ничего не поделать: Подоспела пора рожать, А отец снова пьяный, Снова жуткий схватил кинжал И занес над Татьяной. (Ведь по паспорту Танечке На позорной панели Пристающие мальчики Дали имя Шанели.) Ах, не в силах она бежать, Только стонет и плачет: – Я должна в этот час рожать, Не могу я иначе! И отец дочь к груди прижал: – Я приму твои роды! — Но пока убирал кинжал, Отошли у ней воды… И не выжил младенчик, нет, Хоть сынок, хоть дочурка — Ведь девчонка в пятнадцать лет Заразилася чумкой. И от горя она в тот миг Умерла в жутких муках. И увидел тогда старик Мертвых дочку и внука. Глухо чиркнул тупой клинок По морщинистой вые, И кровавый бежал поток: Шутка ль – гемофилия! Поутру в тот подвал входил Юный граф из палаццо. Зарыдал он что было сил Прямо в дырки матраца: Это было его дитя! Он дарил эти бусы! Спел я песню вам не шутя, Самоеды – тунгусы!.. Инструменты смолкли, смолкли и голоса. На стоянку упала пронзительная тишина. Казалось, что перед лицом столь страшной трагедии утих даже уличный шум. Слышались лишь женские всхлипывания из толпы зрителей да проклятия какого-то пожилого мужчины в адрес бессовестных богатеев. |