Книга Все пули мимо, страница 48 – Виталий Забирко

Так он, несолоно хлебавши, с пустым подносом и ушёл. А я встал, разыскал за дверью зеркальной ванную комнату, побрился, умылся, оделся и первым делом Пупсика навестил.

Только дверь гостевого домика за мной хлопнула, как тут же в прихожей благоверная лечилы нарисовывается, бельишком своим совковским светит.

— Доброе утро, Борис Макарович, — начинает тараторить. — Ой, спасибо вам большое, что приютили нас бедолашных… Как мы вам благодарны за ласку вашу… Вы для нас… — и всё такое прочее, что балаболка, несёт, остановиться не может.

Стою я, молчу, а сам жёлчью наливаюсь. Угораздило меня с три короба вчера лечиле наобещать — так что мне теперь, каждый день суждено его супружницу видеть и выслушивать?!

К счастью, на монолог её бесконечный в дверях лечила заспанный появляется.

— Доброе утро, — лыбится подобострастно, но за испражнениями словесными супруги его и не слышно.

Киваю я мрачно и вопрошаю грозно:

— Я кого врачом к парню моему нанял?

Словесный понос бабы зловредной враз обрывается.

— Меня… — лепечет лечила. Явно не соображает, к чему клоню.

— Тогда, если хочешь здесь остаться, сделай так, чтобы половина твоя разлюбезная больше мне на глаза не попадалась, тем более в таком виде! — гаркаю я.

Ей бы в цирке в иллюзионе каком выступать. Сгинула с глаз долой, будто её и не было. Но, чувствую, за дверью притаилась, подслушивает. Вот уж, право, нет существа вреднее бабы.

— Как там мой парень? — спрашиваю лечилу, тон понижая.

— В коме, — вздыхает сочувственно лечила. — Но, что поразительно, никаких следов ожогов на теле нет. Видно вовремя его пожарники вытащили.

Ну, это мне понятно. Сам в своё время наблюдал. Хотя в такой сложной переделке Пупсик со мной впервые очутился.

— Где он?

Лечила молча рукой на одну из дверей указывает. Заходим в комнату, на кровати мой пацан, скукожившись, лежит, дышит тяжко, постанывает, кулачками пустыми друг о дружку трёт. Не хватило ему, видать, лекарств…

— В чувство его можно привести?

— Нежелательно, — возражает лечила. — После такого потрясения пациенту лучше выспаться. Я бы даже рекомендовал снотворное дополнительно ввести, чтобы сутки-двое не просыпался. Лучшего лечения, чем сон, для перевозбуждённой психики нет.

Ни фига себе, сутки-двое, он мне сейчас край как нужен! Впрочем, одёргиваю себя, нечего события форсировать. Когда электромотор перегревается, летит обмотка, и тогда проще новый мотор купить, чем старый восстановить. А Пупсика, если дракон его схавает, никто не восстановит…

— Никаких снотворных! — обрезаю жёстко. — И вообще, никаких принудительных действий. Пусть спит, сколько организм его требует. А как проснётся, меня срочно по телефону вызовешь.

— Ему бы успокоительное ввести да обезболивающее, — осторожненько не соглашается лечила, пульс Пупсика щупая.

— Хорошо, — киваю. — Лекарства есть?

— Откуда?

— Тогда пиши рецепты, только те же, что и в прошлый раз выписывал.

Пока он каракули выводил, я по телефону с Оторвилой связался, а затем названия лекарств продиктовал.

— …И чтоб в момент на «фазенду» доставил. Одна нога там, другая здесь! — заканчиваю с ним разговор.

— Ну, а теперь с тобой все вопросы решим, — говорю лечиле. — Я тебе машину обещал?

Мнётся лечила, неудобно ему будто.

— «Вольва», на которой ты сегодня ночью колесил, твоя, — благодушествую.

Шалеет лечила, словно кто обухом его по голове огрел. Слова сказать от счастья негаданного не может, только подбородком трясёт да веками хлопает.

— Жить здесь будешь, чтоб всегда под рукой был. Ну и, — оглядываю критически его костюмчик спортивный с чужого плеча, — одеться тебе прилично нужно. Пусть жена составит список на вас обоих — ей виднее.

Не успел я фразу закончить, как слышу за дверью топот ног быстрый — как понимаю, помелась благоверная лечилы список составлять. Представляю, что за список будет — небось, свиток целый. Пусть себе потешится, мне именно сейчас её ушей и не надо.

— И вот ещё что… — понижаю голос. — Сегодня ночью убили моего тестя.

Здесь лечила монументом застывает, челюсть у него отпадает, но я вид делаю, что ничего не замечаю.

— Жена моя в истерике дикой, — продолжаю. — Ей бы чего-нибудь успокаивающего ввести. Сильного, но такого, чтобы завтра за гробом могла идти и вести себя пристойно. Есть такой препарат?

Лечилу только на кивки и хватает.

— Вот и отлично, — треплю его по плечу. — Сам понимаешь, что это — только для твоих ушей. Привезут тебе лекарства для пацана, тогда и для Алисы закажешь.

Выхожу из домика, вижу, у особняка «тойота» тёмно-синяя стоит, и Олежка возле неё вышивает, по сторонам поглядывает. Что пёс дворовый, хозяйское мясо слопавший. Вот уж кого пристрелил бы без зазрения совести — не люблю таких, кто и нашим, и вашим готов служить. Жаль лимит на трупы, как сказал в своё время Бонза, на сегодня исчерпан.

Замечает Олежка меня и, что с цепи сорвавшись, навстречу метётся.

— Борис Макарович, — начинает скулить ещё издалека, — меня тут вчера против моей воли заставили…

— Нишкни! — обрываю его скулёж. Окидываю взглядом убийственным с головы до ног, и он, по-моему, в штаны себе делает.

«Да чёрт с тобой, — решаю про себя, — живи».

— Зайдёшь сейчас к «бухгалтеру» нашему, — бросаю хмуро, — возьмёшь под расписку пять кусков. Затем заберёшь из этого домика бабу со списком и в город мотнёшь, шмотки покупать. Приедешь назад — до цента рассчитаешься. И не вздумай намылиться — под землёй найду! Понял?

Здесь я морду строю свирепую и такого страху на Олежку нагоняю, что и не пойму, то ли кивает он мне в знак согласия, то ли дрожь его бьёт.

— Так понял?! — переспрашиваю.

— П-пон-нял…

— Тогда чеши… Нет, стоп! Где комната Александра находится?

— В ос-собняке… На п-первом этаже… Уг-гловая…

— Свободен.

Стартанул Олежка, что заяц шустрый стрекача дал.

Захожу я в комнату к Сашку и впервые вижу его «вумат» пьяного, но так и не уснувшего, бодрствующего. Сидит он на тахте, локти на столе, ладонями голову охватил и бормочет что-то невразумительное. Вроде как сам с собой беседу ведёт. На полу одна литруха пустая валяется, на столе вторая, изрядно надпитая, стоит. А из закуси лишь огурцы солёные в тарелке киснут. Пьёт, как кумекаю, по-чёрному.

— Александр! — окликаю его.

Замолкает он, поднимает на меня глаза мутные, и вдруг в них искра разума проскальзывает. Вскакивает он, быстро доверху стаканяру наполняет, по-офицерски во фрунт вытягивается, локоток под прямым углом выпрямляет и тост провозглашает: