Онлайн книга «Десятый самозванец»
|
— Такой вот высокий и приятный молодой человек в сутане? — всплеснула руками Паула. — Мама миа! Что же это я его и не узнала! Продолжая причитать, хозяйка заявила: — Синьор Джованни, я предоставлю вам такой номер, чтобы не было стыдно принять его преосвященство, а платить вы будете столько же, сколько за прежний! — Почему? — с еще большим изумлением поинтересовался Акундинов. — Епископ Бенедетто — святой человек, — с придыханием сказала хозяйка. — Он раздает свои деньги бедным. Только, — вздохнула она, — он слишком строг к нам, женщинам. Считает, что нужно запретить женщинам носить глубокие вырезы на платьях… — Это он зря, — убежденно сказал Тимофей, заглядывая в вырез. — Ой, синьор, — деланно запротестовала хозяйка, хотя была очень довольна. Тимоха, поняв все правильно, прильнул к женщине и потерся о ее щеку. — Синьор, синьор, что вы делаете, — зажеманилась Паула. — Сегодня же пятница. Грех! — А я этот грех на себя возьму, а потом у синьора Бенедетто отпущение попрошу! — распаляя себя, обнял Тимоха Паулу, увлекая ее за стойку… — Так а как же гостиница? — слабо пискнула женщина. — А черт ли с ней сделается… — успокаивал Тимофей хозяйку, добираясь губами до выреза платья: — Если что — услышим… — Не поминайте черта, синьор, — вяло сказала синьора и, освобождаясь из объятий, потянула его в сторону маленькой дверцы за стойкой: — Лучше сюда… Там был крошечный чуланчик. Судя по свернутому матрацу, предназначался он для сторожа. Развернуть этот матрац и бросить его на пол, а потом уложить на него Паулу было минутным делом… * * * Поздним вечером, когда весь народ уже спал, в номере гостиницы сидели два старых друга и неторопливо пили вино из огромной бутыли. Стол был завален снедью — сыром, кусками мяса и рыбы, фруктами. Тимофей, который сумел вырваться из цепких объятий синьоры Паулы часа через три, сходить на рынок уже не успел. Правда, расчувствовавшаяся итальянка снабдила его всем необходимым. — Так что говоришь, у Василия Лупы-то делал? — поинтересовался Тимофей. — А он меня в профессора определил, — с гордостью сказал Костка. — Куда это? — удивился Акундинов. — Так у него же там в Молдавии целая академия есть. Славяно-греко-латинская называется. Там у него занятный народ есть. Из Милана профессор Люберетти математику преподавал. Из Кракова — пан Сморода, так тот то ли астрономию, то ли астрологию вел. Даже из Сорбонны французской историк был, Уго де Кувинье. А я у них стал профессором словесности. И церковнославянский вел, и греческий. — Ну и ну, — покачал головой Тимоха. — Просветитель Молдавии и Валахии, Васька Волков, едрит его налево! — Чего ты его так? Нормальный же мужик. Хоть и не из великих князей, а из простых бояр, а господарь что надо! — Да уж… — хмыкнул Тимофей. — Как вспомню, как он меня в Турцию выпроваживал, так вздрогну. — Ну а что же ему еще-то оставалось делать? — пожал Костка плечами. — Из Молдавии-то тебя бы быстро в Москву вытащили. Может, он тебе жизнь спасал? — Жизнь он мне спасал, как же. Саблю вот отобрал, прадедовскую… — с горечью промолвил Тимофей. — Да ну? — удивился Костка. — Это что же, пан Мехловский прадедом тебе приходится? — Ну, — немного смутился Тимофей. — Могла бы эта сабля и прадедовской быть… Думаешь, тогда бы не отобрал? — Ох ты, голова я дырявая! — хлопнул Конюхов себя по лбу. — Забыл ведь! Он же, Лупа-то, тебе кое-что передать велел… Костка залез под кровать, вытащил оттуда замызганный дорожный мешок, к которому был привязан кривой костыль, обмотанный тряпками. Акундинов, глядя на него, вначале не понял, о чем шла речь, а потом его сердце сжалось от счастья… — Вот, — горделиво сказал Костка, разматывая тряпье, высвобождая… ту самую саблю дамасской стали, украшенную драгоценными каменьями. — Костенька, родимый, — залепетал Тимофей, обнимая и друга, и саблю… — Вишь, не такой и плохой господарь-то оказался. Он ведь сказал мне потом, что саблю-то вернуть хотел. Только в том случае, если ты из Молдовы уберешься. В Османской империи-то христианам с оружием ходить нельзя. А Лупа — вассал султана и клятву в том давал… — Как уж и уберег-то? — спросил Акундинов, нежно оглаживая оружие. — Да так, — хмыкнул Конюхов, взяв бутылку и разливая вино по стаканам. — Умные люди подсказали. На костыль-то никто не позарится. Держа в руках саблю, Тимофей почувствовал себя уверенней. — Н-ну, да кто мне теперь скажет, что я не сын царя! — приосанился «Джованни Каразейский». — Во-во, сын царя, — усмехнулся Костка. — А знаешь, что тебя ищут? — Кто? — насторожился «сын царя». — Псы гончие из Посольского приказа — Васька Унковский да Петька Протасьев. Из самой Москвы по нашему следу идут. Из Ясс, думаешь, я чего убег? То-то. Теперя везде, где хоть кто-то из русских есть — хоть купцы, хоть посланники, листы розыскные лежат, на Тимошку Акундинова да на Костку Конюхова. Все тебя ловить должны. Ну, — пригорюнился Конюхов, — и меня с тобой за кумпанство… Скоро, глядишь, и в Рим пожалуют. — Тут меня не возьмут, — самодовольно усмехнулся Тимоха. — Тута у меня свой епископ есть, знакомый. В большой силе. — Иезуит-то твой? — Кто иезуит? — обалдел Тимофей. — Бенедетто? — Он самый. Бенедетто Одескальки, второй секретарь курии. Думаешь, зря я в Риме-то столько дней болтаюсь? Я еще в первый день тебя увидел. Гляжу — мать честная, Тимоша идет, а с ним рядом поп латинский. Хотел было сразу подойти, да побоялся. Народец поспрашивал, а они и ответили, кто такой. Акундинов опять поразился Конюхову. За три дня в Риме тот сумел узнать больше, чем он сам за три месяца. А ведь Бенедетто, гад, не говорил, что он иезуит… Об этих «ревнителях» католической веры говорили со страхом. А их хитрость и изворотливость вошла в поговорки. Вот те на! А теперь, когда он сам стал католиком, не обернулось бы это боком. Там, глядишь, прицепятся за что-нибудь, а потом… Храни Аллах, да и отправят на Цветочную площадь, где еретиков жгут… — Не, Бенедетто, он не такой… — неуверенно сказал Тимофей. — Не такой… — со смешком сказал Конюхов. — Да все они, латыняне, одним миром мазаны. Что уж говорить про иезуитов, что без мыла в любую дырку влезут… Выдаст он тебя русским ни за нюх собачий. На кой ты ему? — Ну а выдавать-то зачем? — не сдавался Акундинов. — Ну мало ли… — протянул друг. — Может, захотят свою миссию в Москве открыть. Они давно просятся, да не пускают их. А так, глядишь, за поимку государственного-то преступника чего не сделают… — Это чего же, иезуитов да в Москву? — поразился Тимоха. — Да ни в жисть! |