Онлайн книга «Погибаю, но не сдаюсь! Разведгруппа принимает неравный бой»
|
Доктор вытащил из блестящего металлического ящичка шприц, вскрыл какой-то пузырек и набрал в него раствор. – Отойди, вредитель, – сделал попытку приподняться Ратников и потянул за ремень лежавший у изголовья ППС. Оказавшийся рядом Марков спокойно вынул оружейный ремень из ослабевших рук подполковника, передвинул автомат подальше к стене и сказал как можно мягче: – Будьте благоразумны. Вам сделают операцию. Ратников повернул искаженное злобой и болью бледное лицо в сторону капитана, прошипел: – Ну, Марков, ну и сволочь же ты! Вражина! Перевертыш!.. Долго маскировался… Ну да я тебя выведу на чистую воду, дай срок… Все запомню! Предупреждаю тебя, так и знай! – Непременно, – устало выдохнул Марков. И, обернувшись к бойцам, произнес: – Держите его. Фомичев и Воронцов с разных сторон придавили извивавшегося подполковника к земле, а Головачев ловко и быстро сделал ему укол. Затем, удерживая продолжавшего сопротивляться раненого в полусидячем положении, ему в рот влили полстакана чуть разведенного водой спирта – другого анестезирующего средства в наличии не имелось. Головачев разложил на чистой марле извлеченные из другого металлического ящичка инструменты и приступил к операции. Лукин расставил посты, остальным своим людям приказал отдыхать. Клюев расположил в башенке свой пулемет. Вскоре от него спустился парень в немецкой форме, доложил, что за каменной стенкой наверху противника не наблюдается. Лейтенант Чередниченко, Вася Бурцев и юнкер Милов прошли сводчатый коридор и отправились вверх по ступеням, ведущим на второй ярус, – их боевой пост был определен там. Марков и Лукин вышли в низенькую галерею и присели на груду битых кирпичей. Некоторое время они молчали, внимательно глядя друг на друга. – Ты в чине штабс-капитана? – наконец произнес Лукин, с легкой усмешкой кивнув на погоны Маркова. – В советской армии нет такого чина. А чины теперь называются званиями. Четыре звездочки на одном просвете означает капитан. – А… – протянул Лукин. – Я не знал. Марков посмотрел на него с удивлением. – Мы так и не попали в Россию – немцы не пустили, – пояснил Сашка. – Всю войну пробыли на Балканах. – Вот как… Лукин коротко рассказал о том, как возник Русский корпус, где и против кого воевал, кто в него поступил и какие цели преследовал. Марков слушал внимательно, при упоминании о том, что в корпус в массовом порядке вступали эмигранты первой волны, их с Сашкой боевые товарищи по войне гражданской, плотно сжал губы. – Нельзя было оставаться в стороне, – очень просто и естественно, без малейшего намека на какую-то позу, сказал Лукин. Сказал точно так же, как говорил когда-то это Маркову в начале 1918 года, по пути из Румынии на Дон, во времена разгоравшейся в России тяжелейшей смуты. – Мы надеялись вернуться. Ты помнишь, я обещал… – Я помню, – тяжело произнес Марков и отвернулся к искрошенной кирпичной стене. Перед глазами сама собой встала осень 1920 года. Собственно, происходящее тогда им вспоминалось фрагментарно, через пелену болезни. В тифозном бреду дроздовский поручик Марков мечется по койке в севастопольском госпитале. Белый Крым доживает свои последние часы. Заканчивается эвакуация. Большая часть соединений Русской армии генерала Врангеля уже на судах Добровольного флота и военных кораблях союзников. Стоит у пристани огромный трехтрубный пароход «Херсон», на который погружена Дроздовская дивизия. Штабс-капитан Лукин, по привычке сдвинув на затылок малиновую фуражку, в распахнутой шинели забегает в подобное растревоженному муравейнику здание госпиталя. Быстро находит палату друга, вот его койка у окна. Положение тяжелое – доктор прямо сказал, что дорога убьет Маркова, везти его нет никакой возможности. Лукин в отчаянии – за последние дни он сбился с ног, разрываясь между служебными обязанностями, связанными с погрузкой, попытками навести справки о своей семье и больным другом. Наступает время принятия решения – через несколько часов «Херсон» отвалит от пристани. На стуле под высоким подоконником – обмундирование Маркова. Сашка пристегивает к гимнастерке друга вместо офицерских заранее приготовленные сегодня погоны нижнего чина, ножом спарывает цветную планку на груди и трехцветный бело-сине-красный шеврон с рукава. Берет в руки потрепанную малиновую фуражку с белым околышем, глядит на нее несколько секунд, затем убирает в свой вещмешок вместе со снятыми погонами поручика. Подняв глаза, обнаруживает, что Марков, ненадолго придя в сознание, пристально смотрит на него вполне осмысленным взглядом… – Запомни, 13-я пехотная дивизия, – быстро говорит другу Лукин. – Ты рядовой, слышишь, рядовой! Мобилизованный! Ходили упорные слухи, что в Крыму можно оставаться, что большевики никого не тронут. Лукин не верил этим слухам. – 13-я пехотная… Не цветные части! Запомни – не цвет-ные!!! Повтори, Жорж! – Сашка трясет Маркова за руку. В глазах Маркова лихорадочный блеск, лицо измождено, заросло щетиной, черты заострились – он выглядит сейчас намного старше своих лет и вполне может сойти по внешнему виду за солдата. Вместо ответа Марков спрашивает чуть слышно: – Когда вы вернетесь? Лукин присаживается к нему на кровать, обнимает за плечи и, пытаясь улыбнуться, отвечает убежденно: – Весной, Жорж! Следующей весной, непременно! Армия в порядке, наш полк – тоже! Мы снова соберемся с силами и обязательно вернемся! Иначе просто не может быть!» Под подушкой у друга Сашка нащупывает револьвер, вытаскивает его наружу. – Оставь, – исхудалой и горячечной рукой с неожиданной силой перехватывает руку Лукина Марков. Сашка кладет револьвер обратно, а Марков откидывается на подушку и в изнеможении прикрывает глаза. – 13-я дивизия… – шепчет Лукин. Веки друга чуть дрожат, он больше не открывает глаз. Подхватив вещмешок, Сашка движется к выходу из палаты. Навстречу ему заходит сестра милосердия. Кивая в сторону койки Маркова у окна, Лукин говорит с улыбкой как можно спокойнее: – Вы уж приглядите за солдатом. Сестра понимающе кивает и провожает его долгим взглядом. На пристани Лукин слышит протяжный пароходный гудок. Было такое ощущение, будто душу вывернули наизнанку… – Может, и хорошо, что вы не попали в Россию. – Марков повернулся и в раздумье посмотрел на сидящего рядом с ним на куче битого кирпича Лукина. Кивнув на немецкий мундир, в который был облачен сейчас Лукин, пояснил: – В этой форме не попали. Ты себе не представляешь, что делали дома люди в такой вот форме. – Форма, форма, – проворчал Лукин. Было видно, что ему самому неприятна эта тема. В памяти было еще свежо переодевание в немецкие мундиры чинов Русского корпуса в начале 1943 года в связи с зачислением в вермахт. Им тогда это не понравилось, но поделать было ничего нельзя. До этого они носили югославскую форму, особым образом переделанную на русский манер. – На мне форма немецкая, на тебе советская. А где форма русская? |