Онлайн книга «Свидание в аду»
|
«А между тем, – думал Жан-Ноэль, рассеянно слушая мессу, – а между тем есть люди, верующие в Бога, строго соблюдающие религиозные обряды, и назвать их глупцами нельзя». Он подумал о Пимроузе и вспомнил слова, которые тот написал на полях своей книги о мистиках против цитаты из святой Екатерины Генуэзской: «Ад находится на земле, и каждый из нас сам обрекает себя здесь на муку…» «Почему я так несчастен?» – вопрошал себя Жан-Ноэль. Казалось бы, у него больше не было к тому причин. Но ему пришлось признать: страдает он оттого, что презирает самого себя и все же продолжает совершать поступки, которые достойны презрения. 4
Спор, все тот же нескончаемый спор, вновь возник из-за того, что Лидия отказалась подписать чеки для оплаты подрядчиков. – Не дам больше ни гроша, пока ты не возвратишь мне паспорт, – кричала она. – Я возвращу тебе паспорт лишь в том случае, если ты, как и обещала, заверишь у нотариуса все бумаги, – ответил Жан-Ноэль. – Ничего я не стану подписывать, пока брак не осуществится на деле. Слышишь, не стану! – Тогда не получишь паспорта. – Я пожалуюсь своему послу. – Нет у тебя больше никакого «своего» посла. Выйдя за меня замуж, ты стала французской подданной. – О каком замужестве может идти речь, когда ты мне не муж? Они только что вернулись из церкви, и Лидия переодевалась: собираясь надеть одно из своих коротеньких платьиц, она стояла голая перед Жан-Ноэлем и, как только могла, затягивала процесс переодевания – то начинала причесываться, то припудривала свои высохшие бока… У нее было лицо глубокой старухи. Но она сохранила еще некое подобие фигуры. – Послушай, будь умницей, сделай то, о чем я прошу, – сказал Жан-Ноэль с каким-то непонятным спокойствием: трудно было понять, что за этим таится – нежность или угроза. – Но я все готова сделать для тебя, если ты будешь мил со мной. Она прижалась к нему, обвила его руками и тут же отпрянула с торжествующим видом. – Теперь ты и сам должен признать, что ты – полноценный мужчина! – воскликнула она. – Стало быть, ты нарочно притворяешься, чтобы заставить меня страдать? Было ли это следствием долгого воздержания? Или же уродливое тоже способно пробудить желание? Жан-Ноэль не знал, что подумать… Но одно он понял: так или иначе, больше тянуть нельзя – старуха может выкинуть все, что угодно. И, представив себе во всех деталях предстоящую сцену, он испытал патологическое наслаждение. Он раздевался по меньшей мере четверть часа, намеренно останавливался и ласково проводил рукою по спине старой герцогини, потом, словно спохватясь, отворачивался и с какой-то скрытой и злобной изощренностью позволял ей ласкать себя, но затем тут же отталкивал, так что привел в конце концов Лидию в состояние полного исступления. Она хрипела, икала, бессвязно шептала нежные слова на трех языках, потом падала к ногам Жан-Ноэля, обнимала их, ползала за ним на коленях. Он смаковал это омерзительное зрелище: искаженные черты, безумный взгляд, судорожные движения старческих рук. Она была одновременно и жрицей бушевавшего в ней огня страсти, и вязанкой хвороста, сгоравшей в нем. Он подвел ее к зеркалу. – А теперь, – сказал он, – полюбуйся, полюбуйся на себя! – О да! О да! Я вижу себя, – вопила она, еще больше приходя в экстаз от своего отражения. «Она может, чего доброго, отдать концы, приходя в ее возрасте в такое состояние…» – подумал Жан-Ноэль. Он повернулся и пошел к себе в комнату. – Жан-Ноэль… tesoro, amore mio [73] , не уходи… О, не уходи! – воскликнула она охрипшим голосом, впадая в отчаяние. – Ах, не можешь же ты так обойтись со мною. – Нет-нет, я не ухожу, я сейчас вернусь, – ответил он. И Лидия услышала звук открываемого и тут же захлопнутого ящика. – Amore mio… amore mio… amore mio… – бормотала старуха. Она все еще стояла на коленях на натертом до блеска паркете. Жан-Ноэль вновь вошел в комнату. В руках у него было несколько листов гербовой бумаги и автоматическая ручка. – Ах, нет!.. Не сейчас… Потом… – простонала Лидия. – Нет, прежде, – отрезал он. Жан-Ноэль положил бумаги на паркет прямо перед ней и силой всунул ручку ей в руку. То была дарственная на имущество в пользу того из супругов, который переживет другого. – Подпиши, – произнес он. – Негодяй!.. Жалкий негодяй!.. – пролепетала она. Глаза ее были полны слез. Она подписала бумагу. – А теперь вот это, – проговорил Жан-Ноэль, положив перед нею другой листок. То был документ, дополнявший первый и гласивший, что в случае смерти обоих супругов дарственная распространяется на Мари-Анж. Лидия попыталась было запротестовать. – Потом… dopo… [74] – выговорила она. – Подпиши, – произнес Жан-Ноэль, с силой сжимая плечи все еще стоявшей на коленях герцогини. Его пальцы ощутили такие острые худые ключицы, что казалось, еще немного, и они хрустнут под его руками. Для него наступил час мести. Он мстил сразу всем тем старикам, которые ограбили и разорили его и сестру. Он мстил тем старцам, от которых он и его сестра унаследовали слабые нервы и разжиженную кровь и потому не могли защитить себя в жизни. Теперь он разом возвращал себе те пятьдесят миллионов, которые должен был унаследовать от предков, он силой возвращал себе фамильное состояние: ведь его воспитывали как богатого наследника, и без этих миллионов он чувствовал себя калекой. – Распишись на полях, возле этой помарки… – Как сильно ты сжимаешь мне плечи… как это приятно… – проговорила Лидия. И одновременно Жан-Ноэль мстил за все, что ему пришлось испытать: за мокрые губы стариков, целовавших его в щеку, когда он был ребенком, за испуг, который он испытал, когда умирающий прадед Зигфрид Ноэль рухнул в детской, за ужас, который ему внушал его дед – гигант Ноэль Шудлер, за отвратительную болтовню любовников Инесс в ванной комнате, болтовню, оскорбившую его первое чувство. Все это он вымещал теперь на этой полубезумной старухе. Жан-Ноэль сознавал, что он мерзок, но он даже смаковал это ощущение. Он чувствовал свою силу, как чувствует свою силу ребенок, обрывающий крылышки у мухи. – А теперь подпиши еще вот это! И конец. То была общая доверенность на право распоряжаться счетом в банке и всем движимым и недвижимым имуществом. |