Книга Меч на ладонях, страница 89 – Андрей Муравьев

Завтра сочельник, и в любом случае ни проводники, ни швейцарцы работать не будут. По словам Адельгейды, это самый удачный день для того, чтобы попытаться с оружием в руках достигнуть подножия Альп. И горе тем, кто встанет у них на пути!

Однако ночь внесла коррективы в планы беглецов. С рассветом на окраине села послышались крики и звуки боя. Спустя буквально несколько секунд по долине разнесся звук набата, и на улицах стало тесно от бородатых детей гор с дубинами, топориками и короткими пиками. Поднятое ополчение деловито разбирало места на стенах селения, женщины тянули пучки стрел, подростки с ведрами, полными воды, деловито сновали по подходам, выбирая пожароопасные места.

Причин, вызвавших такую вспышку активности среди местного населения, не наблюдалось.

– А что, батя, тут, никак, гражданская оборона началась? – Костя схватил за руку спешившего мимо него. Местный ополченец, седобородый сорокалетний коротышка со связкой копий и увесистой дубиной попробовал вырваться из рук фотографа, но натруженные веслом мозолистые ладони выходца из двадцатого века оказались покрепче. Да и дорогая и редкая кольчуга русича говорила о том, что они люди опытные и с военным делом знакомые, а значит, опасные для сопротивления.

Взглядом исподлобья оценив качество меча на поясе схватившего его иноземца и величину секиры Захара, тоже выскочившего на шум, местный начал что-то мычать и жестикулировать.

– Че сказал-то? – не понял местного диалекта Пригодько.

– Да хрен его разберет. Лопочет что-то непонятное. – Костя, не отпуская ополченца, оглянулся в поисках возможного переводчика. На его счастье, один из братьев-проводников, озабоченный отсутствием средств к поправлению здоровья поутру после вчерашнего, болтался недалеко.

– Эй, друже, ну-ка подскажи, что случилось? А то мы из этого монолога ничегошеньки не поймем! – Малышев дружелюбно улыбался.

Если это пожаловала стража германского бейлифа за беглецами, то сельчане могут уже очень скоро разобраться, что к чему. Вряд ли община будет защищать незнакомых иностранцев, у которых проблемы с германским императором. Скорее всего, выдадут и награду попросят. Но пока они не разобрались, можно попробовать дать стрекача, благо все внимание охраны занято спуском в долину.

Подошел проводник. Остановленный ополченец затрещал что-то подошедшему соотечественнику на той странной смеси итальянского, благородной латыни, ломбардского диалекта и немецкого языка, которая так и не стала единым швейцарским языком.

Проводник степенно выслушал, отрыгнул и, знаком показав Косте, что больше задержанный не нужен и его можно отпустить, начал излагать услышанное:

– Тут поутру к воротам люди подъехали… Кричат, что люди они бейлифа императора германского Конрада фон Вигенсдорфа. Требовали, чтобы открыли ворота и дали обыскать селенье. Кричат, что, по их сведениям, здесь находится преступник против короны.

Костя сглотнул слюну. Сзади Улугбек тихо пересказывал услышанное только что подошедшему в полной боевой выкладке Тимофею Михайловичу. Тот рыкнул и потянулся за мечом.

Проводник продолжил:

– Глава общины сказал, что земли здесь свободные, но волю государя чтут. Но открыть не откроют. Люди бейлифа пусть сперва присягнут, что прибыли только за преступником, пусть снимут оружие. А рыцарь кричит… – Проводник хохотнул. – Сейчас торгуются, ругаются.

Из-за угла показались спешившие к ним местные жители. Впереди, поддерживая полы длинного праздничного сюрко [124] , перепрыгивая лужи, оставшиеся от вечернего дождя, шествовал староста селения. За ним плотной группкой топали несколько вооруженных детин, а сзади плелись хмурые толстяки из числа самых авторитетных жителей селения.

При виде вооруженных швейцарцев Горовой достал из-за спины щит, Захар и Костя заняли место чуть сзади, памятуя уроки в гостеприимном Хобурге. Все держали ладони на рукоятках сабли, секиры и меча, соответственно. При виде подготовленных странных иностранцев некоторые из швейцарцев тоже подтянули поближе свое оружие, но сталь никто не обнажил, а староста демонстративно шагнул вперед, разведя в стороны руки.

– Вы хотеть… – От волнения дородный глава селения слегка путал немецкие глаголы. – Вы вчера хотеть идти за перевал?

Швейцарец запнулся, подыскивая слова. Горовой, стоявший ближе всех к подошедшим, степенно кивнул.

– Мы вас пропустим. Пустим в долину, дадим сопровождающих и проводим до самой заставы епископских лучников. – Староста наконец справился с волнением и начал говорить, не коверкая речь.

Сомохов уточнил:

– Мы за это обязаны будем вам как-то помочь?

Толстяк отмахнулся:

– Ерунда! Ничего такого… Если вы сумеете пройти через заставу этих кровопийц, не знаю, мечом, золотом или бумагой какой, то возьмете с собой в долину несколько наших граждан.

Улугбек вопросительно поднял брови, но староста не стал ничего больше пояснять, решив, по-видимому, что сказал достаточно.

– Что это за люди?

Глава местной общины невозмутимо пожал плечами:

– Не вам одним неохота встречаться с бейлифом. Вы, сразу видно, люди благородные. Наверняка сумеете договориться с этим чертовым выродком, закупорившим нам дорогу в низину. Мы вас пропустим, а вы проведете через их заставу наших друзей. – Он доверительно кивнул за спину. – Пока мы будем торговаться с германцами, может и полдня пройти. Но ворота открыть все равно придется. И вам, и нам надо, чтобы к тому моменту здесь никого лишнего не было.

Улугбек кивнул:

– Хорошо, кого бы вы нам ни дали – это не наше дело.

Позы у швейцарцев стали не такие напряженные, на лицах некоторых промелькнули даже улыбки. Археолог уточнил:

– Когда можно будет двигаться и где те, кто пойдет с нами?

Староста удивленно поднял брови.

– Сейчас и выходите. – Он обернулся, и из толпы к ним вышли двое невысоких крепышей в низко надвинутых на глаза шапах [125] . – А вот они пойдут с вами.

Невысокие и крепкие, с закутанными в грубую домотканую шерсть плащей лицами, новые попутчики выглядели бы абсолютно одинаковыми, если б не рукоятка длинного двуручного меча, торчавшая из-за спины одного. Сам меч был закутан в промасленную холстину. Второй держал руки на рукояти топорика, висевшего на поясе.

К уху Горового нагнулся Костя и тихо зашептал: