Книга Любовница смерти, страница 54 – Борис Акунин

Кто бы это мог быть, в третьем часу ночи?

В иное время она испугалась бы. Известно, что ночные звонки в дверь ничего хорошего не сулят. Но чего бояться, когда окончательный расчет с жизнью уже сделан?

Может быть, не открывать? Пусть себе трезвонит.

Она пристроила головку пригревшегося Люцифера поудобнее во впадинке на ключице, и попыталась сосредоточиться на дневнике, но неумолкающий колокольчик мешал.

Что ж, придется посмотреть, какой сюрприз приготовила жизнь на самом своем исходе.

Газовый рожок в прихожей Коломбина зажигать не стала.

Собственно, она уже догадалась, кто посетил ее в этот поздний час.

Гэндзи, больше-то и некому. Почувствовал что-то. Опять станет убеждать, уговаривать. Придется прикинуться, что со всем согласна. Дождаться, чтоб ушел, и уж потом…

Открыла.

На лестнице тоже было темно. Кто-то выключил там свет.

Смутно виднелся силуэт. Высокий, массивный — нет, не Гэндзи.

Ночной гость молчал, было слышно его шумное прерывистое дыхание.

— Вы ко мне? — спросила Коломбина, вглядываясь во тьму.

— К тебе! — раздалось сипение — такое дикое, злобное, что хозяйка отшатнулась.

— Кто вы? — вскричала она.

— Твоя смерть! С маленькой буквы.

Раздался хриплый хохот, из глубины глотки. Голос показался Коломбине знакомым, но от ужаса она перестала что-либо понимать, да и времени сосредоточиться не было.

Тень шагнула в прихожую, схватила барышню за шею крепкими, как железные клещи, пальцами.

Голос прошипел:

— Будешь вся синяя, с вывалившимся языком. Хороша избранница!

Страшный гость снова хохотнул — хрипло, будто дряхлая собака залаяла.

В ответ на хохот раздалось сердитое шипение разбуженного Люцифера. Храбрый змееныш, за последние недели изрядно подросший на молоке и мясном фарше, вцепился обидчику в руку.

Тот, зарычав, схватил ужа за хвост и шмякнул об стену. Это заняло не более секунды, но Коломбина успела рвануться. Ничего не решала, не выгадывала момент. Как животное, повинуясь инстинкту, рванулась и всё.

Разевая рот, но все равно молча, без крика, побежала по коридору. Просто бежала. Вслепую, сама не зная, куда и зачем.

Ее гнал самый действенный погонщик — страх смерти. Непередаваемый, отвратительный. Сзади грохотала каблуками не Смерть, а смерть — грязная, смрадная, жуткая. Та самая, из детства. Жирная кладбищенская земля. Белые могильные черви. Оскаленный череп. Дыры вместо глаз.

Мелькнула мысль: в ванную, запереть задвижку и кричать, колотить по железной трубе, чтобы услышали соседи. Дверь ванной открывается вовне, ручка хлипкая. Начнет дергать — оторвёт, а дверь останется запертой.

Замечательная была идея, спасительная. Но для ее осуществления требовалось три, ну хотя бы две секунды, а взять их было негде.

На пороге комнаты пятерня сзади ухватила за рукав. Коломбина дернулась что было сил, полетели пуговицы.

Зато вернулся голос.

— Помогите! — закричала она что было мочи.

Потом уже кричала не переставая. Так громко, как могла.

Метнулась из комнаты налево, в кухню.

Дверь ванной вот она, слышно, как шумит льющаяся из крана вода. Нет, не успеть.

Из кухни снова налево, в коридор. Круг замкнулся.

Куда дальше? Снова в комнату или на лестницу — входная дверь так и осталась открытой.

Лучше на лестницу. Может, кто-нибудь выглянет?

С криком вылетела на темную площадку, бросилась вниз по ступенькам. Только бы не оступиться!

Мешала длинная юбка. Коломбина рывком задрала ее выше колен.

— Стой, воровка! Стой! — ревел сзади хриплый голос.

Почему «воровка», успела подумать Коломбина, и в этот миг, перед самым последним пролетом, подвернулся и хрустнул каблучок.

Взвизгнув, беглянка грохнулась грудью, животом на каменные ступени, съехала вниз. Ударилась локтями, но было не больно — только очень страшно.

Поняла: встать не успеет. Прижалась лбом к полу. Он был холодный и пах пылью. Зажмурила глаза.

Громко хлопнула дверь подъезда.

Раздался звонкий крик:

— Ни с места! Стреляю!

В ответ сипло:

— На, получи!

Оглушительный треск, от которого у Коломбины заложило уши.

Раньше она в темноте ничего не видела, теперь перестала и слышать.

Кроме пыли запахло еще чем-то. Резкий, смутно знакомый запах.

Вспомнила — порох. Когда брат Миша в саду стрелял ворон, пахло так же.

Издалека, еле слышно донесся голос:

— Коломбина! Вы живы?

Голос Гэндзи.

Сильные руки, но не грубые, как те, а осторожные, перевернули её на спину.

Она открыла глаза и снова зажмурилась.

Прямо в лицо светил электрический фонарь.

— Слепит, — жалобно сказала Коломбина.

Тогда он положил фонарь на ступеньку, и теперь стало видно, что Гэндзи опирается о перила, причем в руке держит дымящийся револьвер; что цилиндр у него съехал набок, а пальто расстегнуто.

Коломбина шепотом спросила:

— Что это было?

Он снова взял фонарь, посветил в сторону.

У стены сидел Калибан. Неподвижные глаза смотрели в пол. Из приоткрытого рта стекала темная струйка. Еще одна, совсем черная, — из круглой дырки во лбу.

Он умер, догадалась Коломбина. В руке мёртвый бухгалтер сжимал нож, почему-то держа его не за рукоятку, а за лезвие.

— Хотел метнуть, — объяснил Гэндзи. — Видно, у матросов научился, пока по морям плавал. Но я выстрелил раньше.

Стуча зубами и давясь икотой, Коломбина спросила:

— За-зачем? П-почему? Я ведь и так хотела, сама…

Подумала: как странно, теперь я заикаюсь, а он нет.

— После, после, — сказал ей Гэндзи.

Осторожно поднял барышню на руки, понес вверх по лестнице.

Коломбина прижалась головой к его груди. Ей сейчас было очень хорошо. И держал он ее удобно, правильно. Будто специально учился носить на руках обессилевших девушек.