Книга Как творить историю, страница 67 – Стивен Фрай

– Где находится Рокфеллер-колледж?

– Э-э…

– Диккинсон-Холл? «Башня»? Я сглотнул.

– Простите?

– И почему, хотел бы я знать, вы говорите, что Нассау-Холл назван в честь принца Вильгельма Нассау-Оранского, хотя его следовало бы назвать в честь Джонатана Белчера?

– А разве это не так?

– Так-то оно так, но ведь вы же американец, верно?

– Верно, – ответил я. – Еще бы. Просто подцепил где-то этот дурацкий выговор, на время. Но я от него понемногу отделываюсь, я чувствую.

– Однако, видите ли, в чем штука, американцы не говорят – вот это названо в честь того-то, верно? Они говорят – по имени.

– Правда?

– Таково одно из мелких различий. Про тротуары и панели, фонари и лампы, шторы и портьеры знают все. А вот «в честь» и «по имени»… очень странно, что смена выговора сопровождается у вас также и столь точной сменой идиом. Вам не кажется?

Я развел руки.

– Сдается, это из-за моих родителей, – сказал я. – Я к тому, что они же как-никак англичане. Видать, у них я это и подцепил, верно?

– Да-а-а, – с сомнением произнес Тейлор. – Что ж, они провели здесь немалое время, но ведь и вы окончили среднюю школу в Америке, а после и на абитуриентских курсах учились, не правда ли?

Я молчал, гадая, к чему он клонит.

– Что ж, давайте тогда поговорим о ваших родителях, годится?

Я уставился в ковер.

– Разумеется, – сказал я. – Что вы хотите услышать?

Тейлор поднялся и начал прохаживаться по кабинету, зажигая на ходу спичку за спичкой в бесплодных попытках раскурить трубку.

– Знаете, старина, все это очень странно. Вы начали пересыпать вашу речь американизмами наподобие «подцепил» и «сдается», а теперь еще и «разумеется», с твердым американским «р». Вы потратили немало времени, стараясь убедить доктора Бэллинджера в том, что вы стопроцентный британец, выросший в Гэмпшире, такой же английский, как белые утесы Дувра, а теперь норовите уверить меня, что в вас столько же американского, сколько в яблочном пироге, и что подлинный ваш выговор возвращается к вам таким же загадочным образом, каким он и сгинул.

– А вы хотите сказать, что не верите мне?

– Я просто пытаюсь понять, друг мой. Все выглядит несколько непоследовательно, не так ли? Может быть, вам лучше сказать правду, как вы считаете?

– Это что, полицейский допрос? Черт возьми, я же встретился здесь с людьми, которые знают меня. Я видел мои водительские права… мои водительские, мать их, права, мою квартирку в Генри-Холле, кредитные карточки, бумаги. Да, я проснулся с шишкой на башке и со странным акцентом. Но и не более того. Я полагал, идея состоит в том, что вы и все прочие скажут правду мне. Это же у меня память, на хрен, отшибло. Все, что мне требуется, – вернуться к моей жизни.

– И ничего больше? Забыть все случившееся, вернуться к жизни и сдать трайпос? [110]

– Да! Вот именно. Собственно, зачем же еще я здесь, так?

– А что вы проходите?

– Философию.

– Н-да, вот теперь вы меня и вправду озадачили. Ни в одном университете мира, за вычетом Кембриджа, слово «трайпос» для обозначения экзамена на степень не используется. А здесь, в Принстоне, мы совершенно определенно не прибегаем к слову «проходить» в значении «изучать». Все это очень трудно понять.

– Ну и прекрасно! Вы получили предмет исследования, который принесет вам славу. Так в чем же проблема?

– Проблема в том, старина, что во всем этом отсутствует смысл.

– То есть вы думаете, что я вру? Притворяюсь? Что ж, если так, – отлично! Да, вы совершенно правы. Все это обман. Враки. Розыгрыш. Надувательство. Выбирайте любое слово. Я проделал все на пари. А теперь мне гораздо лучше. Я такой же американистый, как мамин яблочный пирог. Ты офигенно прав, партнер, будь спок, я убогий, в лоб вашу мамашу, америкашка, поэтому я щас, если тебе это по губе, поканаю целым таким куском восвояси, и спасибочки, что потратил на меня прорву времени, добрый мэн.

– О господи! – выдавил Тейлор, и брови его улезли еще выше – ни дать ни взять изумленный Аластер Сим.

– И уж если говорить о странностях, – продолжал я, – так какого дьявола вы въелись в эти ваши «старина» и «друг мой» и бросаетесь ими так, точно у вас в заднице свербит, а? Ни один настоящий англичанин ими лет уж тридцать как не пользуется. Вы разговариваете, точно усеченная версия Питера Селлерса из «Доктора Стрейнджлава».

– Прошу прощения?

– Не суть важно, – сказал я. – Вы о нем ни малейшего представления не имеете. Вам ведь, полагаю, никогда о Питере Селлерсе слышать не доводилось?

По пустому лицу его было ясно – не доводилось.

А я вдруг понял, что существует целая куча фильмов, здесь так и не снятых, что киноактеры, которых в моем мире вывела в звезды война и прочие обстоятельства, здесь никому не известны. «Стрейнджлав», «Самый длинный день» [111] … Боже милостивый, «Касабланка». У них нет «Касабланки»!

Хотя, если подумать… если подумать обо всем кино, которое наснимали здесь за последние пятьдесят лет и которого я еще не видел.

Господи! Я же могу заработать целое состояние. Я могу написать для них «Касабланку»! Черт, ведь я знаю ее почти слово в слово, кадр за кадром. А «Третий человек»! [112] Я и его могу написать… «Шталаг-17», [113] «Большой побег», [114] «Шпион, который пришел с холода». [115] Господи…

Тейлор перестал разгуливать по кабинету и снова уселся напротив меня, сводя и разводя колени, так что я видел измятую, покрытую пятнами пота льняную промежность.

– Теперь послушайте меня, Майкл. Я буду с вами совершенно откровенен. Договорились?

Я выкинул из головы сценарные мечтания и не без опаски кивнул.

– Не стану притворяться, будто точно понимаю, что происходит у вас в голове. Разумеется, одну из возможностей составляет гипноз. Другую – самогипноз.