Онлайн книга «День без вранья»
|
Председатель подумал, потом сказал: – Вас все равно не выпустят кое-какие службы. Зачем вам нарываться на отказ? – А я и у них спрошу: почему? Почему я не гожусь вашим службам? У меня два образования, музыкальное и сценарное, я морально устойчива, ни разу не разводилась. Что во мне не так? Председатель подумал, потом сказал: – Ну ладно, поезжайте. Я поняла, что те самые службы именно он и совмещает. Одновременно со мной Леда Милева пригласила переводчицу с болгарского. Вся лучшая болгарская литература была переведена этой женщиной. Ей отказали под предлогом, что сразу двоих они послать не могут. На другой день я пришла к заместителю Председателя и сказала: – Если может поехать только один человек, пусть едет переводчица. Заместитель посмотрел на меня подозрительно и спросил: – Вы ей чем-то обязаны? – Нет, – сказала я. – Мы незнакомы. – А почему вы пропускаете ее вместо себя? – Потому что для меня это отдых, а для нее работа. И в самом деле: Золотые пески – не Варадеро. Я в крайнем случае на Пицунду могу поехать. А переводчице нужна языковая среда, контакты, встречи. Заместитель смотрел на меня искоса, будто высматривал истинные мотивы. Он не верил моим словам. Если я отдаю свое место, значит, есть причины, например: я кого-то убила, а переводчица видела и теперь шантажирует. – Вы можете ехать, можете не ехать. Как хотите. Но переводчицу мы все равно не пустим. Она не умеет себя вести. – А что она сделала? – Дала негативное интервью. Переводчица имела манеру говорить правду за десять лет до гласности. Я поехала на Золотые пески. Мне достался столик с болгарским коммунистом по имени Веселин. Веселину восемьдесят лет. Он нехорош собой, неумен, приставуч. Он говорил каждое утро и каждый вечер: «Заходи ко мне в номер, я дам тебе кофе с коньяком». Я вежливо отказывалась: «Я утром не пью спиртное» или: «Я вечером не пью кофе». В зависимости от времени дня, когда поступало приглашение. Наконец ему надоела моя нерешительность. – Почему ты ко мне не приходишь? – прямо спросил Веселин. – Потому что вы старый, – столь же прямо сказала я. – Это ничего. – Вам ничего. А мне на вас смотреть. Веселин не обиделся. Видимо, привык к отказам. – Знаешь, я всю молодость просидел в подполье, строил социализм. У меня не было времени на личную жизнь. А сейчас социализм построен, и у меня появилось время для себя. – А у меня все наоборот. Я всю молодость развлекалась, а сейчас мне хотелось бы поработать. Но с чего я вдруг вспомнила о Золотых песках, Председателе, Веселине? Это тоже монстры. Но у Федерико они обаятельные. А монстры социализма – зловещие. Я ждала, что Федерико спросит о политической ситуации в России. Но он спросил: – Ты хорошо готовишь? – Не знаю, как сказать, – растерялась я. – Как есть, так и говори. – Очень, очень хорошо, – выручила меня Клаудиа. Федерико хотел познать Россию через конкретного человека. Общее через деталь. Я – конкретный человек. Женщина. А что важно в женщине? Не то, как она пишет, а как варит. Подкатила тележка с живой рыбой. Ее толкал официант. Среди полусонных рыбьих туш топорщил клешню громадный краб. – Вот этот, – указал Федерико. – Если ему суждено умереть, пусть это будет быстрее. Я пишу эти строчки через две недели после падения КПСС. Я вижу краба, который в агонии топорщит свои клешни. И хочется сказать словами Феллини: если партии суждено умереть, пусть это будет как можно быстрее. Официант отъехал. Федерико посмотрел на Клаудию и сказал: – У тебя очень красивое платье. Платье действительно было очень красивое и модное, из лиловой рогожки с вышивкой. – А у меня? – ревниво спросила я. – Кариссима! – вскричал Федерико. – Если я скажу тебе, что я вижу и чувствую, это будет звучать неправдоподобно… Если я скажу тебе… И Федерико начал перечислять качества, которые я в себе совмещаю. Это было поощрение моей жизни, как книге адвоката, которую он не читал. Но все равно я испытала мощный стимул к жизни. Захотелось рано вставать, обливаться холодной водой, честно работать и любить ближних и тех, кто вдалеке. Солнце проваливалось в море. Только что была половина, уже осталась одна макушка. «Умирал красавец вечер». Откуда это? Не помню… Дочка Манфреди что-то шепнула своей маме. – Она сказала, что переела и у нее проблема с талией, – перевела Клаудиа. Итальянские женщины с пяти лет следят за талией. В десять часов темнеет. Федерико собирается уезжать. Мы провожаем его до машины. Федерико идет, немножко шаркая. Он густо жил. И его семьдесят лет – это концентрат. Если пожиже развести – будет 210. Один к трем. Он обнимает меня и Клаудию. Позже мы сверим впечатления: это не старческое лапанье. Есть сила, жест, электричество. Его чувства молоды, мозг постоянно тренируется в интеллектуальном труде. Идеи бегут, опережая друг друга. Идеи бегут, а ноги шаркают. – Манфреди! Где ты, Манфреди? – Федерико потерял в сумерках своего адвоката. Это не просто адвокат. Друг. У Феллини не может быть просто адвокат. Человек-функция. Все насыщено чувством. Это иногда путает дела. Приходится делать то, что не хочется. Во мраке проплыл желтый горбун. Он караулил момент весь вечер, но так и не решился подойти. Авантюра ждет подготовленных. Значит, фотограф недостаточно подготовлен, и авантюра не выбрала его. Прошла мимо. На другой день за нами приходит машина из гаража Беттони, и мы уезжаем из Сабаудиа. Я смотрю на Италию, плывущую за окном машины, и думаю: хорошо, что Сабаудиа был. И хорошо, что кончился. Так я думаю о своей отшумевшей любви. Хорошо, что она была. И хорошо, что кончилась. Все, что не имеет перспектив, должно окончиться рано или поздно. Даже человек. Федерико заехал за нами в отель «Бристоль» в десять часов, хотя была договоренность на семь. Но Клаудиа объяснила, что для итальянцев семь и десять – одно и то же. Там даже спектакли начинают позже оттого, что артисты запаздывают. На Федерико элегантный костюм с синим платком в верхнем кармане. Он в прекрасном настроении, и это замечательно, потому что трудно общаться с человеком, если он чем-то недоволен. Федерико явно доволен всем: мною, Клаудией, необязательностью нашей встречи и перспективой хорошего ужина. |