Онлайн книга «Диомед, сын Тидея. Книга 1. Я не вернусь»
|
Хорошо, что хризосакосы рядом стояли – подхватили богоравного! * * * – Радуйся, Диомед Тидид! Он сидел не на троне, просто на невысокой скамье, и это казалось странным, даже обидным. Как и тонкий серебряный (не золотой!) обруч в темных, с легкой проседью, волосах. Этому человеку к лицу была власть. – Радуйся и ты, Атрей Пелопид! ...Короткая бородка, тоже с брызгами проседи, яркие полные губы – и огромные голубые глаза на загорелом, без единой морщины, лице. Если бы не седина, микенскому правителю нельзя было дать и сорока. А ведь он старше дяди Геракла, старше Эврисфея! И, говорят, намного. Он и ждал меня в шатре, Атрей сын Пелопса, истинный, а не кажущийся владыка Златообильных Микен. Богоравному Эврисфею, сыну Сфенела, досталось лишь держать скипетр. Он и держит его, да вот руки уже трясутся. Слуга поставил такую же точно скамью – для меня, неслышно скользнул к выходу. Я не спешил. Мы с Атреем, кажется, на равных. Он – наследник Микенский, я... А кто я? – Садись, Тидид. Я не задержу тебя надолго. Мы не в тронном зале, поэтому обойдемся без «богоравных». Он подождал, пока я сяду, помолчал, зачем-то скользнул широкой ладонью по железной, в золотой оправе, фибуле, по роскошой лиловой ткани затканного золотом фароса. Словно пыль отряхивал. Волнуется? С чего бы это всесильному Атрею, Атрею Великому, волноваться? – Тидид! Микены готовы признать Диомеда Калидонского басилеем Аргоса. Микены готовы дружить с ним. Готовы помочь. Но ванакта Диомеда мы не признаем никогда. Вот оно что! Давний спор – кому первенствовать в Ахайе. Новая Столица против Древней. – Скажу больше, Тидид. Для тебя слово «ванакт» и слово «война» означают одно и то же... Теперь он смотрел прямо на меня – холодно, без тени улыбки. В голубых глазах горел отблеск кованного железа. – Ванакт должен быть один. Он – царь царей. Ахайя должна стать единой, тогда следующая война будет такой, как я хочу, а не иной. Ахайя, нет, Эллада завоюет весь наш Номос – объединенная, могучая, страшная для врагов. Добычи и славы хватит для всех, и власти хватит. Иначе... Иначе мы начнем резать друг друга. Микены все равно победят, но я не хочу такой победы! ...Номос – знакомое слово! Спросить о меднокованном небе? Нет, не время. – Это моя мечта, Диомед! Это – мечта Пелопса. Мечта стоит крови. Выбирай! Странно, мне вдруг почудилось, что я вновь слышу голос деда, голос Адраста Злосчастного. У деда тоже была мечта – очень похожая. – Аргос не боится войны, Пелопид! Он ждал другого. Поморщился, покачал головой. – Мы тоже не боимся, Тидид! Не боимся – и не хотим. Но иначе не выйдет. Ты знаешь, что в Ахайе уже не хватает пашен и пастбищ? Что через несколько лет нам придется ввозить хлеб и даже скот? Что на севере дорийцы, а море вот-вот захватят пираты Лаэрта и этого мерзавца Приама? Только единая страна может защитить себя и завоевать новые земли. И не пустоши Эпира, не фракийские скалы! Земли за морем – богатые, почти беззащитные, оставленные богами. Оставленные – нам! О чем это он? Оставленные богами – почему? Но я знал – и об этом спрашивать не ко времени. – Я не рвусь к золотому венцу, Пелопид! Но Аргосом искони правили ванакты. Этого хотят гиппеты. Странно, получается, что я оправдываюсь! – Гиппеты погубят нашу землю, Диомед! Их жадность, их тупость, их близорукость... Смелость не в том, чтобы начинать межусобицу на радость внешним врагам, сын Тидея. Подумай, еще есть время! Я оправдывался; он, кажется, начал уговаривать... – Прощай, Пелопид! – я встал, коротко поклонился. – Подумать обещаю, но – не больше. – Прощай и ты. Атрей приподнялся, оглянулся неуверенно: – Тидид! Нас тут никто не слышит... Куда ты все-таки войско спрятал? Мы с Фиестом, с братом, поспорили... Возле колесницы, окруженной Золотыми Щитами, меня догнал кто-то высокий, худой, белокурый. – Богоравный... Богоравный Диомед!.. Я оглянулся. Длинноносый, совсем юный, узкоплечий, в дорогом фаросе... – Я бы хотел приветствовать тебя... познакомиться! Я Менелай, Менелай сын Атрея! Что-то мне это напомнило! – Я... Я восхищаюсь тобой! Ты – настоящий герой, богоравный Диомед! Ты возьмешь меня на войну? Мне запрещают, мне даже меч брать в руки запрещают, а я уже взрослый!.. ...Знакомый (Агамемнонский!) нос, голубые (Атреевы!) глаза. Не люблю Пелопидов! Но парень смотрел так жалобно... – Радуйся, Менелай Атрид! – я улыбнулся, протянул руку. – Если будет война – повоюем вместе, обещаю! Его ладонь я пожимал с великой опаской. Любимчик мне тоже мальчишкой показался! – Ой! – это не я сказал, это Менелай. Не зря ему меч в руки не дают! * * * Пана-владыку, великого бога, восславить хочу я... Пана-владыку, великого бога, восславить хочу я. С нимфами светлыми он – козлоногий, двурогий, шумливый - Бродит по горным дубравам, под темною сенью деревьев. Нимфы с верхушек скалистых обрывов его призывают, Пана они призывают с курчавою грязною шерстью, Бога веселого пастбищ. В удел отданы ему скалы, Снежные горы главы, тропинки кремнистых утесов, Бродит и здесь он и там, продираясь сквозь частый кустарник; То приютится над краем журчащего нежно потока, То со скалы на скалу понесется, все выше и выше... Радуйся, Пан, веселый бог, хозяин лесов и скал! Безобиднейший из богов, смешной, добрый. Мы с тобой похожи, не удивляйся! Я тоже еду в Аргос один, и надо мною тоже можно смеяться. Один, с тринадцатью спутниками – против всего воинства Алкмеонова! Пусть смеется, кто пожелает, как смеялись над тобой, Пан, Пан Всесильный, когда ты родился у Дриопы, прекрасноволосой и стройной нимфы. И отец твой, Психопомп-Ворюга, смеялся, и родичи-Олимпийцы хохотали... Сел Психопомп перед Зевсом, меж прочими сел он богами И показал им дитя. Покатилися со смеху боги... Я тоже неказист, Пан, мой родич! Какой-нибудь Агамемнон, жердь длинная, косится на меня свысока: не вышел я ростом, ликом не вышел, да и родом, честно говоря, не очень. Я тоже жил среди лесов и скал дикой Этолии, где коз больше, чем людей, и басилеи носят плащи из овечьих шкур. Пусть посмеются над нами, Пан, посмеются – в последний раз! Горе, однако тому, кто рассердит добрейшего бога! Мощный, он брови насупит, в глазах полыхнет его пламя. Крикнет – и крик его, громом над миром ударив, В бегство постыдное целые воинства гонит! |