Онлайн книга «Джим Моррисон после смерти»
|
Но это ещё полбеды. А беда в том, что остальные твои части попробуют соединиться, причём результат чаще всего получается в рамках от нелепого до ужасного. Мало того: не исключён и такой вариант, что этот самый «нелепый ужас» потом ещё станет тебя искать. И найдёт. Джим с трудом поднялся на ноги – опасность надо встречать стоя. Но прошло время, и никакие разъярённые псы, алчущие мщения, так и не появились. Джим уселся обратно и снова предался блаженному безделью. Долгоиграющий Роберт Мур начал новую песню. Джим расслабился, закрыл глаза и погрузился в волну чистого звука. Если я завтра проснусь, Я даже не знаю, где это будет. Может, совсем в другом времени, Может, в печали. И тут над ухом у Джима раздался ещё один посторонний голос. Кто-то ещё пришёл, чтобы нарушить его уединение. Джим открыл глаза, поднял голову и увидел дородного мужика в ярком дашики – красном с зелёным и золотым – и с причёской в стиле «афро». Мужик улыбался во все тридцать два зуба, сверкая инкрустациями из драгоценных камней, по сравнению с которыми одинокий бриллиант Долгоиграющего Роберта Мура смотрелся просто жалко. – Я Саладин. Джим кивнул. – Саладин? – Ага. Джим с трудом оторвал взгляд от сверкающих каменьев во рту растаманского султана и протянул руку: – Очень рад познакомиться. Саладин не стал важничать и просто пожал протянутую руку. – А ты Джим Моррисон, да? Джим напряг ноги, готовый в любую секунду вскочить и броситься наутёк или в драку – смотря по обстоятельствам. – Ну, вроде как был с утра. – Я тебя видел однажды. Джим малость расслабился. Похоже, он не должен этому Саладину денег и он не сотворил ничего ужасного с его сестрой. – Ты меня видел? – Ага. В Окленде, в 1968-м. Ты-то, понятно, меня не видел. Ты на сцене стоял, в свете прожекторов, а я в толпе зрителей тусовался, косяки продавал помаленьку. – Надеюсь, тебе понравилось, как мы пели. – Я подумал, что ты совершенно отвязанный распиздяй. Джим решил, что это комплимент. Драки вроде бы не намечалось. Бежать тоже вроде не надо. Он приподнял бутылку: – Спасибо. Я бы предложил тебе выпить, но тут почти ничего не осталось. Саладин покачал головой: – Мне пока хватит. Тем более у меня тут своя эвтаназия. – Он достал из складок своего дашики толстый косяк размером с хорошую сигару и кивком указал на крыльцо. – Не возражаешь, если я тут присяду? Я ведь тебе не мешаю? Не нарушаю границы личного пространства и всё такое? Джим сделал приглашающий жест: – Садись, приятель. Мне много места не надо. Саладин тяжело осел на крыльцо. – Я смотрю, этот придурок Эвклид раскрутил тебя на дармовую выпивку. Джим озадаченно нахмурился. Похоже, он что-то упустил. – Эвклид? – Ну пёс, с которым ты тут болтал. – Это Эвклид? – Так он себя называет. – Эвклид, который математик? Саладин раскурил косяк прямо от пальца. На мгновение дым окутал его растаманские дреды густой пеленой, так что было вообще непонятно, где кончаются волосы и начинается дым. – Да нет, блядь, Эвклид, который пёс. Эвклид, который математик, уже давно обретается где-нибудь с Эйнштейном и Стивеном Хокингом, помогает управлять Вселенной. – Он, похоже, расстроился, когда бутылка закончилась. – Да он вообще псих ненормальный. И хам, каких поискать. Но к нему тут терпимо относятся, всё-таки казнили его и всё такое. Джим уже ничего не понимал. Бред какой-то. – Собаку казнили? – Думаешь, он и в той жизни был собакой? – Нет, но… Саладин передал Джиму косяк. – Он тебе говорил, что электрический стул в Парчменской тюрьме выкрашен в ярко-жёлтый цвет? Джим глубоко затянулся и сразу почувствовал себя, будто его подсветило солнышком. – Ага, говорил. Собственно, с этого он и начал. – И откуда, ты думаешь, он это знает? – Да я особенно не озадачивался. Я же беседовал с пьяной собакой, причём явно с большим прибабахом. Улыбка Саладина померкла. – Ты что-то имеешь против собак? Думаешь, ты чем-то лучше собаки? Джим уже начал терять терпение. Он честно пытался избегать конфликтов, но этот парень его напрягал. Он вернул Саладину косяк. – Ты, наверное, не поверишь, но бывают такие мгновения, когда я действительно думаю, что я лучше собаки. В смысле – я, например, не ловлю фрисби зубами. Он снова напрягся в ожидании вероятной негативной реакции. Но к его удивлению, Саладин рассмеялся: – То есть ты на мой бред не купился? Джим покачал головой: – Сегодня я не в покупательском настроении. Драгоценные камни на зубах Саладина поблёскивали в свете огней из окон бара. – Просто проверка, если ты понимаешь, о чём я. Долгоиграющий Роберт Мур все ещё пел эту песню: Если я завтра проснусь, Я даже не знаю, где это будет. Саладин покосился на Джима: – Охренеть как поёт, правда? Джим кивнул: – Точно. – Я так думаю, Роберт Мур – это ненастоящее его имя. – Нет? – А ты послушай, на кого похож голос? Джим задумался, хотя у него было чувство, что ответа от него не требуется. Тем более что Саладин снова заговорил про Эвклида: – Если бы ты встретил Эвклида там, в той жизни, когда он был человеком, ты бы, наверное, тоже подумал, что ты лучше него. – Да? Саладин серьёзно кивнул: – Да. – Совсем мерзавец? – Совсем. – То есть абсолютно? – Мерзее уже не бывает. Законченный отморозок, белая шваль. Звали его Уэйн Стенли Сакстон. Убил троих человек, застрелил за какие-то сраные тридцать пять баксов. Вооружённое ограбление какой-то там бакалейной лавки. В Тунике, штат Миссисипи. Приговорён к смертной казни. Я так думаю, это была не большая потеря для общества. Но наверное, он был не совсем уж дерьмом. Раз он вышел из Спирали в облике пса, значит, какое-то чувство стыда испытывал. – Ты так думаешь? – Казнят очень многих. Док, широкой души человек, разрешает им поселиться здесь, на его территории. Я так думаю, это всё потому, что его самого пару раз чуть не повесили. Понимаешь, приятель, если тебя казнят, ты попадаешь в Спираль в состоянии полного раздрая. Это самое низкое положение – ниже уже не бывает. Те, которые законченные мерзавцы, становятся призраками и другой ночной нечистью. Особенно серийные убийцы и сексуальные маньяки. Пока священник к тебе придёт, потом – комендант, потом – тринадцать ступеней к смерти. Тебе кажется, что у тебя нет выбора. Ты себя чувствуешь полным дерьмом, когда тебя прикручивают к электрическому стулу, или заводят в газовую камеру, или кладут на кушетку для смертельной инъекции. Подумай об этом, приятель. Тебя приговаривают к смерти. Но до исполнения приговора может пройти не один год. Восемь, девять, десять лет. И всё это время ты мучишься и ждёшь, подаёшь апелляции и только и слышишь, какой ты мерзавец, какая ты сволочь и вообще не заслуживаешь того, чтобы жить. Так что, когда ты потом попадаешь в Большую Двойную Спираль, сны, которые тебе снятся, они, блядь, совсем не о том, что ты станешь в Посмертии Властелином мира, уж поверь мне, приятель. |