Книга Джим Моррисон после смерти, страница 74 – Мик Фаррен

– А это правда, что Уэс Хардин застрелил человека за то, что тот громко храпел?

– Ну, так говорят. Но меня рядом не было, так что я ничего не берусь утверждать. Доподлинно знаю, что мистер Хардин был законченным психопатом и как-то раз пристрелил своего приятеля вообще непонятно за что. Даже не потрудился потом объяснить, что на него вдруг нашло. Ещё одна про него история. Как он прибил одну шлюху и скормил её псам. Она, видите ли, посмеялась над его маленьким членом. Она была венгерка, называла себя Магдой, и своё дело знала, да. Вот только смешлива была не в меру. И когда обнаружилось, что у такого известного головореза мужское достоинство с гулькин хрен, для неё это было слишком. Боюсь только, веселье слишком дорого ей обошлось.

– И ты там был?

– Да, Джим Моррисон, я там был. И надо сказать, зрелище было не из приятных. Я даже всерьёз призадумался, а не разобраться ли мне с этим сукиным сыном. Мне всегда нравилась Магда, вот только расклад мне не нравился, да. Шансы были неравные. Мистер Джон Уэсли Хардин был коварный, безжалостный и смертельно опасный, и у него была договорённость с другим стрелком, Натаном Чарли Кристмасом, может, не слишком известным, но тоже опасным, чтобы тот помогал ему в схватках с кем-нибудь, вроде меня. Я боялся, что мне с ним не справиться, так что бедная Магда осталась неотомщенной. Впрочем, со шлюхами часто такое случалось, особенно на Фронтире. Насколько я знаю, мистер Клинт Иствуд сделал фильм про похожий случай.

– Ага, безымянный зверёк тоже рассказывал что-то подобное.

– Ну так вот. Его раньше звали Билли Блу Перкинс, ион был известен как человек подлый и вспыльчивый по всему Нью-Мексико и далеко за его пределами. Запойный пьяница и убийца. При жизни мы с ним не встречались, но я видел плакаты с его портретом, «в розыске за убийство», когда он со своими дружками-уродами, упившись до невменяемого состояния, изнасиловали и убили каких-то монахинь на свадьбе. И вот что забавно, он и тогда выглядел очень похоже на свой теперешний облик. Такое лицо… ну, как у хорька, если ты понимаешь, о чём я. Теперь он, похоже, раскаялся. Мне показалось, он даже хочет, чтобы его сожрал какой-нибудь птеродактиль.

Док склонил голову и с отвращением скривился:

– Но всё-таки не настолько раскаялся, чтобы пойти до конца и дать себя сожрать.

Джим призадумался. Когда дело касалось вопросов вины и морали, Док выступал безоговорочным абсолютистом.

– Либо прими наказание, либо ни о чём не жалей?

Док кивнул:

– Я всегда так считал.

Джим ещё не решил, согласен он с Доком или не согласен, но он был в хорошем подпитии, и ему совсем не хотелось сейчас рассуждать о вопросах морали. Он сменил тему:

– А кто эта Сэмпл Макферсон, с которой мне предстоит встретиться в одном из моих вероятных будущих?

Док приподнял бровь:

– Любопытство заело?

– А тебе было бы не любопытно?

– Может быть.

– Ты её знаешь?

– Может быть.

– Но мне ничего не скажешь?

– Думаю, это как раз тот случай, когда ты должен узнать все сам.

– Похоже, нам с ней суждено встретиться.

– Кто знает? Вот я бы не стал утверждать, что наша судьба вся расписана заранее и изменениям не подлежит. Твоя линия времени так перепутана, что я бы поостерёгся за что-то ручаться.

Джим нахмурился. Он уже начал всерьёз волноваться, словно терьер над парадоксальной косточкой искажений судьбы и времени, но тут впереди показался корабль, настоящий плавучий дворец в золотых с белым тонах. Корабль был ещё далеко, но он шёл им навстречу. Джим слегка повернул штурвал, чтобы увести катер чуть в сторону. Док кивнул, одобряя манёвр:

– Правильно, мальчик, держись от него подальше. Не хочу расплескать свою выпивку, если поднимутся волны.

Он сильно закашлялся. Джим опять поразился, почему Док не избавится от своей болезни.

– Ты вообще собираешься что-нибудь делать по поводу этого туберкулёза?

Док покачал головой:

– Не собираюсь. Это мой фирменный знак.

Корабль уже приближался. И, надо сказать, это был странный корабль – нечто среднее между айсбергом и плавучим свадебным тортом, да и размерами он был значительно больше, чем это казалось издалека. Джим в жизни не видел таких кораблей. Казалось, он был построен – вернее, слеплен – из полупрозрачных кристаллов, причём явно выращенных искусственно, потому что в природе просто не бывает таких огромных драгоценных камней. Всё это было отделано золотой филигранью и представляло собой совершенно сюрреалистическую конструкцию. Непонятно откуда в голове у Джима вдруг всплыла фраза «хрустальный корабль» и отдалась звонким эхом в его затуманенной памяти. Вот блин, на фиг. Где он мог её слышать? Он оглянулся на Дока:

– Разве такое бывает? Такого вообще не бывает. Даже здесь, где бывает все.

Док серьёзно кивнул:

– Да, это редкая штука. А я и не знал, что он делает корабли. Обычно он занимается наземными проектами.

– Кто?

– Файбс.

Изобразив на лице одновременно утомление и презрение, Док кивнул на корабль, почти поравнявшийся с катером:

– Вот это сверкающее чудовище – дело рук знаменитого Рансибла Файбса.

Джим нахмурился:

– Я его должен знать? Этого Файбса?

Док сдвинул шляпу на затылок. Похоже, Джиму опять предстояло выступить в роли туповатого ученика при мудром учителе.

– Рансибл Файбс – глава постлогической школы. Кое-кто считает, что постлогикализм – первое направление в искусстве, родившееся именно здесь, в Посмертии. Но я к ним не отношусь.

– А он правда плывёт? Или едет по дну, как те пиратские корабли в Диснейленде?

– Я не видел вашего Диснейленда, сынок, – фыркнул Док. – Когда это проклятое место открылось, я был уже семьдесят лет как мёртв.

– Да. Как-то я не подумал.

– Но я по этому поводу не расстраиваюсь. Думаю, я не много потерял. Один мой хороший друг, которому я полностью доверяю и чьё мнение очень ценю, как-то сказал мне, что Диснейленд навёл его на такую мысль: вот мир, который хотел бы построить Гитлер после уничтожения всех, кто ему не по нраву.

Джим кивнул:

– Можно и так посмотреть.

* * *

У Сэмпл было ощущение, что ядерный гриб заполнил собой все пространство. Он как будто притягивал её к себе. Проникал ей в сознание. Он манил, звал к себе – слиться с ним воедино или хотя бы смиренно склониться перед его мощью. Сэмпл казалось, гриб с ней разговаривает. Он говорил: я – единственный символ, оставшийся для тебя в этой части Посмертия. Дымовой Столб в пустыне, Великое Древо, несущее плоды Зла. Про себя Сэмпл едва не назвала его Древом Жизни, но слово «жизнь» совершенно не подходило для грандиозного воплощения фундаментального разрушения, для проклятого места и равно проклятого разума, породившего этот ужас.