Книга Лавина, страница 127 – Виктория Токарева

— Хотя бы нашел себе скрипачку. Человека нашего круга, — прокричала Ирина. — А кого ты выбрал? У нее даже имени нет!

— Как это нет? — растерялся Месяцев. — Есть.

— Люля — это не имя. Это понятие.

— Откуда ты знаешь?

— Это знают все, кроме тебя. Все приходили и уходили. А ты остался. Дурак.

— Дурак, — подтвердил Месяцев.

— Она тебя отловила, потому что ты — известный пианист. А я любила тебя, когда ты был никто и ничто!

— Я всегда был одинаковый, — хмуро сказал Месяцев.

Ирина неожиданно опустилась перед ним на колени. Обняла его ноги.

— Я не могу покончить с собой, потому что я не могу бросить Алика. И я не могу жить без тебя. Я не могу жить и не могу умереть. Пожалей меня…

Ирина прижалась к его ногам и заплакала. Лидия Георгиевна вышла из кухни, чтобы не видеть.

Месяцев потащил Ирину вверх, она поднялась и обняла его за шею. А он обнял ее. Они стояли и вместе плакали. И казалось, что сейчас кончатся слезы и решение будет найдено.

— Я тебя не тороплю, — сказала Ирина. — Сколько тебе надо времени?

— На что? — не понял Месяцев. Потом понял. Жена все решила за него. И казалось так естественно: привинтить к роялю ножки, поставить на место и все забыть. Все забыть.

— Я не буду тебя упрекать, — пообещала Ирина. — В конце концов, порядочными бывают только импотенты. Я тоже виновата, я была слишком самоуверенна…

Месяцев вытер ладонью ее щеки.

— Ты не виновата, — сказал он. — Никто не виноват.

В кухню вошли такелажники.

— Нести? — спросил один.

— Несите, — разрешил Месяцев.

— Нет… — тихо не поверила Ирина.

Она метнулась в прихожую. Упала на рояль, как на гроб. Обхватила руками.

— Нет! Нет! — кричала она и перекатывала голову по лакированной поверхности.

Такелажники застыли, потрясенные. Из комнаты выбежала Лидия Георгиевна и стала отдирать Ирину от рояля. Она цеплялась, мотала головой.

Месяцев не выдержал и вышел. Стал в грузовой лифт. Через некоторое время мелкими шажками вдвинулись такелажники с телом рояля. Месяцев нажал кнопку первого этажа. Лифт поехал вниз. Крик вперемежку с воем плыл по всему дому. И становилось очевидно, что человек — тоже зверь.

Капли стучали о жестяной подоконник. С неба капала всякая сволочь. У кого это он читал? У Корнея Чуковского, вот у кого. Месяцев чувствовал себя одиноко, как труп на шумной тризне. А это у кого? Кажется, у Пушкина.

— Люля, — позвал он.

— А… — Она выплыла из полудремы.

— У тебя было много мужчин?

— Что?

— Я спрашиваю: у тебя было много мужчин до меня?

— Кажется, да. А что?

— Сколько?

— Я не считала.

— А ты посчитай.

— Сейчас?

— Да. Сейчас. Я тебе помогу: первый муж, второй муж, я… А еще?

Люля окончательно вынырнула из сна:

— Первый муж был не первый. И второй не второй.

— Значит, ты им изменяла?

— Кому?

— И первому и второму.

— Я не изменяла. Я искала. Тебя. И нашла.

— А теперь ты будешь изменять мне?

— Нет. Я хочу красивую семью. Все в одном месте.

— Что это значит?

— То, что раньше мне нравилось с одним спать, с другим разговаривать, с третьим тратить деньги. А с тобой — все в одном месте: спать, и разговаривать, и тратить деньги. Мне больше никто не нужен.

Месяцев поверил.

— Ты меня любишь? — спросил он.

— Люблю. Но нам будут мешать.

— Кто?

— Твой круг.

— Мой круг… — усмехнулся Месяцев. — Мой отец был алкаш, а мама уборщица в магазине. Ей давали еду. Жалели.

— А я администратор в гостинице. Было время, когда койка стоила три рубля, со мной десять.

— Не понял, — отозвался Месяцев.

— Надо было есть, одеваться, выглядеть. Что ж тут непонятного?

Месяцев долго молчал.

— Почему ты молчишь? — встревожилась Люля.

— Вспоминаю: «Ворами, блядями, авантюристами, но только вместе». Откуда это?

— Не помню, — задумчиво отозвалась Люля.

С неба продолжало сыпать. Но оттого, что где-то сыро и холодно, а у тебя в доме сухо и тепло…

Он обнял Люлю.

— Поиграй на мне, — сказала она. — Я так люблю твои руки…

Он стал нажимать на ее клавиши. Она звучала, как дорогой рояль.

А композитор кто? Любовь, страсть, тишина. И снежная крупа, которая сыпала, сыпала, сыпала с неба.

Врач Тимофеев был занят. Он так и сказал:

— Я занят. Подождите.

Месяцев ходил возле кабинета. Прошло десять минут. Когда ждешь, то десять минут — это долго. Совковые дела, совковые врачи. Для них люди — мусор. Кто бы ни был. Пришел — значит, зависишь. А зависишь — сиди и жди.

Прошло еще десять минут. Месяцев понял, что это неспроста. Алику не дают освобождение. Что-то сорвалось. И теперь Алика заберут в Армию. В горячую точку. И вернут в цинковом гробу.

Из кабинета вышла женщина в белом халате. Как-то не просто глянула на Месяцева, будто что-то знала.

— Войдите, — сухо пригласила она.

У Месяцева все остановилось внутри. Он уже не сомневался в плохом исходе. И деньги не помогут, хотя он готов был платить любые деньги.

Тимофеев сидел за столом в высоком колпаке, как булочник.

— Ваш сын не пригоден к службе в Армии, — сообщил он.

Месяцев молчал. Привыкал к счастливому повороту событий.

— Спасибо… — растерянно проговорил он. — Очень хорошо.

— Нет. Не хорошо. Ваш сын болен, и его надо лечить. И ставить на учет.

— Куда? — не понял Месяцев.

— В ПНД. Психо-неврологический диспансер. Такие больные стоят на учете.

— Зачем?

— Это нужно для общества. И для него самого. Если ваш сын совершит преступление, то его посадят не в тюрьму, а в больницу.

— Что вы такое говорите? — оторопел Месяцев.

— Военно-психиатрическая экспертиза определила диагноз: шизофрения, гебоидная симптоматика.

Месяцев ощутил: что-то надвигается. Беда грохочет колесами, как поезд вдалеке.

— Что это за симптоматика? — спросил он.