Онлайн книга «Лавина»
|
Было пустынно. Деревья под снегом казались добрыми. Добрые деревья и добрые дома. Медленнее, чем обычно, шло такси. Был гололед, и ездить следовало осторожнее, но мне думалось, машина идет медленно оттого, что за рулем добрый шофер. Я шел без шапки. Меня все видели, и я видел всех. Я шел к Вике, которую бросил четыре года назад за то, что она бросила меня. Сменяла на кого-то получше. Я знал ее десять месяцев — триста дней. За это время девять раз я был счастлив, а 291 раз — несчастлив. Моя к ней любовь была чувством непреходящего огорчения. И все-таки ни с кем и никогда я не был так счастлив и так до конца несчастлив. У Понтия Пилата была собака Банга, которая лежала у его ног. Это была обыкновенная собака — такая же, как другие ее породы. Но оттого, что она служила Понтию Пилату, казалась себе необыкновенной, привилегированной собакой. Я тоже казался себе привилегированной собакой и готов был лежать у Викиных ног и в этой жизни и за гробом. Но ей это не понадобилось. Она, правда, не знала о моем намерении, я не говорил о нем вслух, боялся попасть в смешное положение. Я и сейчас боялся: представлял, как войду невидимый и увижу их вместе — ее и того, на которого она меня поменяла. Тогда я не сниму шапку. Я дождусь, когда он выйдет из комнаты, запру дверь и предстану перед ней. — Можешь придумывать все, что угодно, — спокойно скажет она. — Тебе ничего не поможет. — Давай начнем все с начала, — попрошу я. — Это невозможно. — Но почему? — Потому что невозможно дважды войти в одну и ту же воду… Она жила на Чистых прудах, в доме, где когда-то жил Эйзенштейн и сейчас возле парадного висела мемориальная доска. Доска висела, как и четыре года назад, и дом стоял на том же месте. Ничего в мире не меняется, кроме нас самих. Я надел шапку и позвонил. Мне долго не отпирали. Я ждал и нервничал — вдруг моя шапка испортилась от холода, и в самый ответственный момент я всплыву перед ее семьей как на спиритическом сеансе. За дверью послышались шаркающие шаги. Это была мама. Она носила тапки со смятыми задниками, которые сваливались с ног. Видимо, за это время не купила себе других. Она открыла дверь и посмотрела, но ничего не увидела. Тогда она вышла на лестничную площадку, придерживая халат, и заглянула в лестничный пролет. Наверное, предположила, что кто-то позвонил, а потом побежал вниз, как школьник. Мама смотрела в пролет, а я тем временем пробирался в квартиру, втянув живот до позвоночника, мягко ступая, как благородный хищник. Я стоял в прихожей за самой дверью, прижавшись к стене спиной и лопатками так, будто хотел врасти в эту стену. Мама вернулась сразу за мной следом, стала запирать двери на все замки и цепочки. Я боялся, что она заденет меня или просто почувствует мое присутствие. Но она ничего не почувствовала, потому что думала, наверное, о других вещах. Она закрыла дверь, потушила свет и ушла в свою комнату, шаркая тапками. Я стоял в темноте, ждал, когда затихнут шаги, а когда шаги затихли подождал еще немного. Вика спала. Форточка в ее комнате оставалась открытой. Было прохладно, и пахло снегом. Я осторожно прошел к письменному столу и сел в кресло. Все здесь было по-старому: те же книжные шкафы один к другому, тот же божок с острова Пасхи на стене. Мне вдруг показалась бессмысленной вся эта затея дважды ступить в одну и ту же воду. Я понимал, что надо встать и уйти, пока она еще не проснулась, но не мог заставить себя подняться. Почувствовал, как смертельно устал за весь день, а особенно за последние 15 минут, которые простоял в коридоре возле стенки. Но все-таки больше всего я, наверное, устал от одиночества. Оттого, что я всех видел, а меня — никто. Вика проснулась, быстро села на диване и дернула за кисточку торшера. Она смотрела прямо в кресло, где я сидел. Мне казалось, что она видит меня. Я медленным движением снял с головы шапку и возник. — Славка… — спокойно проговорила Вика так, будто я сидел на этом месте все четыре года. — Как ты сюда попал? В окно? — Нет, — я показал шапку. — В шапке-невидимке. Она сразу поверила. — Ты сам ее сконструировал? — Купил за рубль шестьдесят. Она не поверила. — Я знала — ты что-нибудь придумаешь и придешь… Только почему так долго? — А ты ждала? — Конечно… — А почему ты мне не сказала? — Ты не спрашивал. — Потому что ты бросила меня. — Это ты меня бросил. — Ты с ума сошла! Я мог тогда думать и говорить только о ней. Я ни на минуту не мог остаться наедине с собой и так обалдевал от этого, что заплакал однажды средь бела дня на стоянке такси. — Я любил тебя… — Значит, любил и бросил. — Разве так бывает? — Значит, бывает. — Ты что-то напутала… — Мы вместе напутали. — Но почему ты молчала? — Боялась попасть в смешное положение. В двадцатом веке, когда космонавт выходит из корабля прямо в небо, двое людей, необходимых друг другу, не могут просто прийти один к другому и сказать об этом. Нужно какое-то чудо, шапка-невидимка, чтобы встретились двое людей, живущих в одно время, в одном городе, на соседних улицах, в двадцати минутах ходьбы. Во мне закипали упреки, но я молчал. Видимо, обиженный обыватель боролся во мне с интеллигентным человеком. — Как твои дела? — спросил я. — Обычно, — сказала она. — Заботы творчества. Когда их много — плохо. Когда их нет — тоже плохо. Интонации у Вики были ровные и какие-то деревянные. Она думала в этот момент не о заботах творчества. — Ты у Копылова работаешь? — спросила она. — Да. Вместе с Сашей. — Он, конечно, обожает тебя… — Кто? — Копылов. Ты ведь очень талантливый конструктор. — Это тебе кажется, — уклончиво сказал я. Мне не хотелось ее разочаровывать. — Ничего не кажется, — возразила Вика. — Помнишь свой диплом? Его хотели зачесть как диссертацию. «Это когда было», — подумал я, но промолчал. — Как зовут твою дочь? — Виктория. Мы помолчали. — Жена тебя, наверное, обожает… — Она очень устает, — неопределенно сказал я. — Зато она каждый день тебя видит. — Думаешь, это такое уж счастье? |