Книга Лавина, страница 289 – Виктория Токарева

— Ну что ты врешь?

— Я не вру.

— Значит, считаешь меня дурой…

— Иногда считаю.

Нина посмотрела на меня с удивлением. По ее сценарию я должен был сказать: «Брось говорить глупости, я никогда не считал тебя дурой». Тогда бы она заявила:

«И напрасно. Я действительно круглая дура, если потратила на тебя лучшие годы своей жизни».

Но я путал карты, и Нине пришлось на ходу перестраиваться.

— И напрасно… — сказала она. — Я все вижу. Все.

Что там она видит? Будто дело в том, пришел я в семь или в семь шестнадцать. Главное, что я не делаю предложения.

— Что ты видишь? — спросил я.

— То, что ты врешь. — Нина побледнела сильнее, наверное, действительно не спала ночь.

— Когда я говорю правду, ты не веришь.

— Ты не думал, что я вчера уйду…

Я понял, Нина решила не перестраиваться, а просто сказать мне все, что приготовила для меня ночью.

— Ты привык, что я тебя всегда жду. Пять лет жду. Но больше я ждать не буду. Понятно?

Вот тут бы надо встать и сделать предложение. Но я молчу.

Где-то в казахстанской степи есть сайгаки — такие звери, похожие на оленей. Я их видел в кино. Сайгаки эти жили еще в одно время с мамонтами, но мамонты вымерли, а сайгаки остались и, несмотря на свое древнее происхождение, бегают со скоростью девяносто километров в час.

Ленька Чекалин рассказывал, как охотился ночью с геологами на грузовике. Если сайгак попадает в свет фар, он не может свернуть, наверное, потому, что ночью степь очень черная и сайгак боится попасть в черноту.

Представляю, что он чувствует, когда бежит вот так, я очень хорошо представляю, поэтому не хотел бы охотиться на сайгака. Но вцепиться в борт грузовика, ощутить всей кожей пространство и видеть в высветленном пятне бегущего древнего зверя я бы хотел.

Если бы меня после института не оставили в Москве, я, может, увидел бы все это своими глазами. Но меня оставили в Москве, и я боюсь, что теперь никуда не поеду. А если женюсь на Нине, то вообще, кроме Москвы и Московской области, а также курортных городов Крыма и Кавказа, ничего не увижу.

Нина ждала, что я отвечу, но я молчал.

— И вообще ты врешь, будто переводишь по вечерам, — грустно сказала она. — Где твои переводы? Хоть бы раз показал…

— Нет никаких переводов. Я по вечерам к Леньке хожу, а иногда в ресторан.

— Я серьезно говорю. — Нина подошла ко мне. — Ты куда-то уходишь, я… ну, в общем, правда, покажи мне свои переводы.

— Да нет никаких переводов, — сказал я серьезно. — Я к Леньке хожу, а тебя не беру, ты мне и так за пять лет надоела. Там другие девушки есть.

Нина засмеялась, села возле меня, и я почувствовал вдруг, что соскучился. Мне даже невероятным показалось, что когда-то я обнимал ее. Нина быстро оглянулась на дверь. Я прижал ее к себе, услышал дыхание на своей шее, подумал — правда.

— Дурак, вот ты кто.

Эту фразу Нина не планировала, и это была ее первая умная фраза. День еще не кончился, и если мне повезет, то я услышу вторую.

В шесть часов пришел отец, и все сели за стол. В последнее время каждый раз, когда я прихожу, меня усаживают обедать.

Разливая суп, Нинина мама переводила глаза с меня на Нину, с Нины — на меня. Ей хотелось понять по нашим лицам, помирились мы или нет.

— Разольешь, — предупредил отец. Он сидел за столом в пижамных штанах, хотя жена каждый раз говорила ему, что это не «комильфо».

Нинина мама так ничего и не поняла по нашим лицам. Пребывать в неизвестности она больше не могла, поэтому спросила:

— Ну как?

Нина покраснела.

— Мама!

— Ну как суп, я спрашиваю. Валя, как вам суп?

Суп был нельзя сказать, чтобы вкусный, но лучше, чем те, которые я ем в школе.

— Ничего, — сказал я.

Нинина мама посмотрела на меня с удивлением, потому что только последний хам может есть и хаять то, что ему дают. Бывают такие положения, в которых говорить правду неприличнее, чем врать. Но сегодня надо мной висела радуга.

— Очень вкусный, мамочка, — быстро сказала Нина.

Это была ее следующая умная фраза. Если так пойдет дело, то сегодня Нина побьет рекорд.

— Валя, вы читали в «Правде», как орлы напали на самолет? — спросил отец.

Вряд ли он спросил это из соображений такта. Просто знал, что следующий вопрос о супе жена предложит ему, за двадцать пять лет совместной жизни он выучил на память все ее вопросы и ответы.

— Читал, — сказал я.

— Что, что такое? — заинтересовалась Нина.

— Летел пассажирский самолет где-то в горах, кажется. А навстречу ему три орла. Один орел разогнался — и прямо на самолет.

— Идиот! — сказала Нинина мама.

— Ну, ну… — Нина нетерпеливо заерзала на стуле.

— Ну и упал камнем с проломленной грудью, а те два улетели, — закончил отец.

— Надо думать, — заметила Нинина мама, которая тоже улетела бы, будь она на месте тех двух орлов. — Только последний дурак бросится грудью на самолет.

— Это хорошо или плохо? — Нина посмотрела на меня.

— Для орла плохо, — сказал я.

— Ничего ты не понимаешь… — Нина стала глядеть куда-то сквозь стену, как Павлов сквозь меня, а я задумался: действительно, хорошо это или плохо? Мог бы я броситься грудью на самолет или улетел, как те два орла?…

— Представляешь, — медленно проговорила Нина, — наверное, он решил, что это птица.

Она глядела сквозь стену; в руках забытый кусочек хлеба, лицо растроганное и вдохновенное, глаза светло-зеленые, чистые, будто промытые. Если бы знать, что она может поехать за сайгаками, я согласился бы просидеть в этой комнате всю жизнь и никуда не ездить. Согласился бы каждый день общаться с ее мамой, каждый день встречать в школе Сандю — только бы знать, что Нина может поехать.

Все думали о своем и молчали, кроме Нининой мамы. Она, очевидно, думала о том, сделаю я сегодня предложение или нет, а вслух рассказывала про соседа, который ушел от жены к другой женщине, несмотря на ребенка, язву желудка и маленькую зарплату.

Фамилия этого человека начиналась с буквы «А», звонить ему надо было один раз, поэтому в лицо я его не видел. А жену видел и на месте соседа тоже не посмотрел бы на язву желудка и на маленькую зарплату.

— Прожить десять лет… как вам это нравится?! — возмущалась Нинина мама.

— Мне нравится, — сказал я. — На месте вашего соседа я бы раньше ушел.

Нина засмеялась.

— А как же, по-вашему, ребенок? — поинтересовалась мама.