Книга Можно и нельзя, страница 10 – Виктория Токарева

Марина догадалась, что родители Олега недовольны его браком на женщине с ребенком. Если прописать Снежану, то автоматом надо прописывать и Алю. Они не хотели чужого ребенка. Кому нужны чужие дети…

— Вы можете разменять жилплощадь, — подсказала Марина.

— Родители меняться не хотят. Они там привыкли. А судиться с ними я не буду.

— Почему? — Марина не видела другого выхода, кроме суда.

— Потому что это противоречит моим принципам. — Олег твердо посмотрел на тещу. — Родители уже старые, а я молодой. У меня профессия. Я все себе заработаю.

— Правильно, — одобрила Людка. — Поведение настоящего мужчины…

Для Людки было главным закончить дебаты и поднять рюмку. И залить глаза, тем более что на столе стояла классная закуска, приготовленная Мариной: паштет из печенки, три вида салатов, селедочка под шубой, а на горячее — утка в духовке, обмазанная медом. Запах по всему дому.

— За воссоединение семьи! — произнес Саша и метнул рюмку в рот.

Марина заметила, что он не пьет, а именно мечет — одну за другой. Научился. Еще Марина видела, что он заматерел, расширился в плечах, стал похож фигурой на Володьку, но выше ростом.

Семья накинулась на закуски. Максим ел не вилкой, как положено, а столовой ложкой, чтобы больше влезало.

Марина подвинула ему вилку и шлепнула по руке. Она не любила Максима за то, что он был похож на Людку. Копия. Те же мелкие глазки и воробьиный носик. Ей было стыдно сознаться даже себе самой, что она недолюбливает своего внука. Алю любила до самозабвения, а к Максиму — никакого чувства. Как к чужому. Людка это видела и обижалась: мало того что приперлась с ребенком и теперь в двух комнатах живут пять человек. Общежитие. И плюс к общежитию она не любит Максима и позволяет себе это не скрывать. Устанавливает свои порядки на чужой территории. И Людка, хозяйка дома, должна все это терпеть…

Но сейчас ей было весело, впереди предстояла реальная выпивка, закуска и десерт — торт с розами.

Марина не любила шампанское, у нее начиналась отрыжка. И тяжелые масляные торты, бьющие по печени, она тоже не ела.

Марина поднялась из-за стола и пошла на кухню. На кухне всегда есть дела: шкварчала в духовке утка. Марина отворила дверцу духовки. Жар пахнул в лицо.

«Заработает… — думала Марина. — Когда это он заработает? Десять лет уйдет. Вся молодость будет пущена на заработки. Копить… Во всем себе отказывать… А жить когда?»

В кухню вошла Снежана. Остановилась молча.

— Он тебе не нравится? — тихо спросила Снежана.

— При чем тут я? — удивилась притворно Марина. — Тебе жить.

— Вот именно, — твердо сказала Снежана. — Я тебя очень прошу, не вмешивайся. Хорошо? Если он тебе не нравится, мы не будем сюда приходить.

Значит, Снежана готова была обменять мать и дочь на чужого нищего мужика. Она пришла договариваться, чтобы бизон не вытаптывал ее пшеницу.

Марина выпрямилась, смотрела на Снежану. Тот же черный костюмчик, в котором она пять лет назад сидела в аэропорту. Другого так и не купили. Тот же кошачий ротик, встревоженные полудетские глаза. Все это уже было… Этот урок уже проходили.

Марина обняла дочь, ощутила ее цыплячьи плечики.

— От тебя уткой пахнет, — сказала Снежана, отстраняясь. И это тоже было — у Марины с ее матерью. Только тогда пахло капустой…

Ну почему самые близкие, самые необходимые друг другу люди не могут договориться? Потому что Россия — не Азербайджан. Там уважают старших. Старший — муаллим, учитель. А здесь — старая дура…

У Людки было два настроения: хорошее и плохое. Людка работала в парфюмерном отделе большого универмага. За день уставала от людей. Приходила домой в плохом настроении: хотела есть и ревновала Сашу. Ей казалось, он всем нужен. Стоит на базаре, как на витрине, и любая баба — а их там тысячи — может подойти и пощупать ее мужа, как овощ. Саша казался Людке шикарным, ни у кого из ее подруг и близко не было такого мужа. И когда кто-то говорил о Саше плохо, она радовалась. Значит, кому-то он может не нравиться. Меньше шансов, что уведут.

Людка возвращалась домой никакая, садилась за стол. Обед уже стоял, накрытый чистой салфеточкой. Так Марина ждала когда-то Рустама. А под салфеточкой — фасоль, зелень, паштет. На сковороде — люля-кебаб из баранины. У Марины была азербайджанская школа — много зелени и специй. Бедная Людка никогда так не питалась. Ее повседневная еда была — яичница с колбасой и магазинные пельмени.

Людка молча поглощала еду в плохом настроении, потом шла в туалет и возвращалась в хорошем — легкая, лукавая, оживленная.

— Мам… — обращалась она к Марине.

Марину коробила простонародная манера называть свекровь мамой. Ну да ладно.

— У нас на первом этаже есть сосед — алкаш Димка Прозоров.

Марина отметила, что Прозоров — аристократическая фамилия. Может быть, Димка — опустившийся аристократ.

— Так вот, у него трехкомнатная квартира, он ее может обменять на двушку с доплатой.

— Какую двушку? — не поняла Марина.

— Ну, на нашу. У нас же две комнаты. А будет три. У каждого по комнате. Вам с Алей — одна. Нам с Сашей — спальня. Максиму — третья.

— А телевизор где? — спросила Марина.

— У вас. Не в спальне же.

— Значит, мы будем ждать, когда вы отсмотрите свои сериалы? У ребенка режим.

— Да ладно, мам, — миролюбиво сказала Людка. — Разберемся, ей-богу. В трех же лучше, чем в двух.

Людка поднялась и опять пошла в туалет. Оттуда вышла разрумянившаяся, раскованная, как будто сняла себя с тормоза.

Марина представила себе квартиру алкоголика. Туда просто не войдешь.

— А какая доплата? — спросила Марина.

— Пять тысяч. — Людка вытащила из сумочки дорогие сигареты.

— Чего?

— Чего-чего… Ну не рублей же.

— Долларов? — уточнила Марина.

— Ну… — Людка закурила. Это был непорядок, в доме дети, но Марина смолчала.

— А он что, один в трех комнатах? — удивилась Марина.

— У него семья, но они сбежали. — Людка красиво курила, заложив ногу на ногу. Ноги в капроне поблескивали.

— Сбежали, но ведь прописаны, — резонно заметила Марина.

— Пропишутся в нашей. Мы же их не на улицу выселяем. Мы им двухкомнатную квартиру даем. В том же подъезде. Привычка тоже много значит…

«Пять тысяч доплата, — размышляла Марина. — Тысяча — на ремонт. Итого шесть». Значит, она с ребенком остается без единой копейки. Заболеть — и то нельзя. А впереди — одинокая больная старость. Старость — всегда одинокая и больная, даже в окружении детей.

— Нет у меня денег, — отрезала Марина.