Книга Можно и нельзя, страница 86 – Виктория Токарева

Романова приближалась подскакивающей походкой, держась за Шуркин локоть.

Шурка не брился два дня, вылезшая щетина казалась синей. Вязаная шапка до бровей. Шурка выглядел зловеще, как бандит с большой дороги.

— Это вы? — догадалась Романова. — А это я.

Попович с недоумением посмотрел на Шурку, как бы спрашивая: «А этот откуда?»

— Знаете, я ревную. Никуда одну не отпускаю, — объяснил Шурка.

Майор сделал каменное лицо и сказал:

— В кабинет я вас не пущу. Подождите здесь.

— Долго?

— Полчаса, — сухо сказал майор.

— Ну хорошо, — согласился Шурка, доверяя Романову на полчаса. — Но не больше.

Попович вошел в особняк. Зашагал по коридору. Романова семенила следом.

— Не могла одна прийти? — семейным голосом прошипел Попович.

— Мы вместе книгу делаем. Детскую. Он пишет стихи, а я рисунки.

Романова как бы намекала, что она человек мирный, неопасный для страны и надо поскорее отпустить ее на благо детской литературы.

Вошли в маленький кабинет. Стол. Сейф. Пыль. Для художника — ничего интересного.

— Ну? — спросил майор.

— Что?

— Рассказывайте.

— О чем?

— О вашей поездке в Италию.

— А что рассказывать? Группа поехала. Все вернулись, а один сбежал. Минаев, кажется…

— А раньше вы его знали?

— Нет. Мы познакомились перед самым отъездом. В аэропорту.

— А вот у меня тут сигнал, что вы помогли Минаеву сбежать на Запад.

— ЧЕГО? — переспросила Романова.

— Вы с Минаевым заранее все подготовили. Обо всем договорились. А в Риме вы помогли ему выполнить операцию.

«Операция», «заговор». Посадят. Посадят обязательно. В этот голубой дом просто так не вызывают. Хорошо бы в тюрьму, а не в психушку. В психушке гормональные уколы. Сделают идиоткой. А в тюрьме все-таки природа. Тайга. Разное освещение. Можно будет порисовать.

— Кто вам дал такой сигнал? — спросила Романова.

— Из вашей группы. Свои.

— Кто?

— Я не могу это сказать. Не имею права.

Романова стала мысленно перебирать состав группы.

Руководитель? Невозможно. Он порядочный человек. Хоть и обласкан.

Лаша? Лаша дурак, но не подлец.

Михайлов? Нет. Он признан. Ему незачем выслуживаться.

Костина? Она пила.

Юкин? Он любил.

Старушка? А ей-то зачем?

«Настройщица»? Но она не из группы. Не своя.

— Кто вам это сказал? — снова спросила Романова.

— Здесь спрашиваю я, а не вы, — строго напомнил Попович и устремил на Романову профессионально-испытующий взор. Романова успела заметить, что глаза у него добрые, как у Чуни Володарского, и лает он не зло и нехотя, а только чтобы слышали хозяева.

— Я его не знала в Москве. Мы познакомились с ним в Италии.

— А вы сказали — в аэропорту…

— Мы познакомились в первый день поездки, а на четвертый он сбежал.

— А зачем он вас предупредил?

— Он не предупреждал. Он что, дурак?

— Но вы рассказали, что он вас предупреждал.

— Я сказала. Но я наврала.

— Зачем?

— Мне было неудобно. Он ухаживал за мной. Все время держал за руку…

— Ну и что?

— Держал за руку. Обнимал за плечи. А потом бросил у всех на виду. И даже не сказал «до свидания»…

— Значит, вам было важно, чтобы он сказал «до свидания»?

— Конечно.

— А то, что он предал Родину?

— А это уже ваши дела. Я вернулась, а за других я не отвечаю. У меня другая специальность.

Помолчали. Пролетел тихий ангел.

— У нас тут один в Швеции сбежал, — вдруг доверительно сказал Попович. — Может, действительно молодым трудно? Может, МЫ что-то не учитываем?

— Мне не трудно, — сказала Романова. — А за остальных я не отвечаю.

Поповича устраивал такой ответ. Получалось, что МЫ не виноваты. Виноваты другие.

— Пишите, — сказал он и подвинул бумагу.

— Что?

— Напишите, что вы его раньше не знали. Больше ничего не надо.

— Одну строчку?

— Можно две.

Романова поняла: их интересовало — был заговор или нет? Заговора не было. Романова не заговорщица, а просто вертихвостка. Версия отработана. Галочка поставлена. Он, майор Попович, завтра положит отчет перед начальством. И пойдет в отпуск.

— Написала. — Романова отодвинула листок.

— Можете идти. Давайте я вам отмечу пропуск.

Он посмотрел на часы и записал время.

Романова взяла бумажку. Пошла к дверям. Перед тем как выйти, обернулась.

Попович рылся в папке. Он уже забыл о Романовой, как Арсений в Италии.

— Простите…

— Да? — Попович поднял голову.

— А вы что-нибудь знаете о Минаеве… Какие-нибудь сведения…

— Только непроверенная информация. — Попович не хотел отвечать.

Романова не уходила.

— Нашли тело без признаков насильственной смерти, — бесцветно сказал Попович.

— А что это значит?

— Умер. Или покончил с собой.

Романова стояла с открытым ртом. Поповичу показалось, что она что-то сказала.

— Что? — не понял Попович.

— Ничего.

Шурка ходил возле голубого дома. Туда и обратно.

— Я в туалет хочу, — сказал он, увидев Романову. — Сюда нельзя зайти?

Романова не ответила.

— Лучше не надо, — посоветовал себе Шурка. — А то войдешь, и не выпустят.

Они пошли по улице. Романова не видела, куда идет. Она передвигалась, как лунатик, когда человека ведет не разум, а Луна.

Что произошло? Он не дошел до посольства? Испугался, что американцы выдадут его своим? И не решился вернуться обратно. Не доверял Романовой. Он ходил, ходил, без еды и без сна, под невыносимым грузом разлуки. И не выдержал. Покончил с собой. Или просто умер. Ему много не надо. Лег под мостом и не встал…

Зашли в кафе. Шурка предложил остаться и выпить.

Сели за столик возле окошка.

— Что он тебе сказал? — спросил Шурка.

— А? — Романова очнулась.