Онлайн книга «Предатель»
|
— Встать! — скомандовал сержант (Семен Семеныч, переложив ответственность на плечи конвойного, уже и вовсе не обращал внимания не происходящее, строчил себе и строчил). — Вперед! С усилием встал, двинулся; не могло, конечно, такого быть, но казалось, блеск штыка бросает вперед и под ноги синие блики. — Направо! Дверь открыть! Оправляйся! Вопреки ожиданиям, за перекошенной дверью сортира обнаружился не унитаз, а вонючая буро-потечная дыра: как на вокзале, с двумя стальными подошвами по бокам; ржавый бачок смотрел с самого потолка. Пережив легкое остолбенение, потянулся было прикрыть створку. — Отставить! — Но… — Оправляйся! Пальцы не слушались. Деурез тоже заколодило. — Ну ты что там — морским узлом завязал? — добродушно спросил сержант через минуту. * * * — Оправились? — поинтересовался Семен Семеныч, когда он снова сел. — Наилучшим образом, — буркнул Бронников. — Если это все, за чем привозили, разрешите откланяться. Семен Семеныч откинулся на спинку кресла, вздохнул. — Зря вы со мной так, Герман Алексеевич. Я ведь по-хорошему хотел. — Да ну? — Серьезно. — У вас, видать, свои понятия… Мордой об стол — это «по-хорошему». Ногой по яйцам — «со всем уважением». — А что мы? — удивился Семен Семеныч. — Что мы вам плохого сделали? — Из Союза выгнали — раз, — ответил Бронников. — Фактически — сломали жизнь. Ни за что ни про что. Я же говорил тогда: не давал я ни в какой журнал никакой рукописи, не знаю, как она там оказалась… На работу мешали устроиться — два. У меня, между прочим, шесть изобретений в прежней жизни, а я сторожем по вашей милости. Теперь на улицах ловите, как собаку… Жене сказал, что скоро буду — позвонить не даете! — Перестаньте, — отмахнулся Семен Семеныч. — Что вы заладили! Говорю же: поломка на линии… Что касается Союза вашего, мы вообще ни при чем. Это совершенно самостоятельная организация. Сами решают, что к чему… И потом: зачем вам в конструкторское бюро, Герман Алексеевич? КБ для вас — чистая смерть. Там не попишешь, — заметил он, усмехаясь. — То ли дело в лифтерах! Не согласны?.. Бронников с усилием улыбнулся. — Ну конечно. Писатели — они сами. Самостоятельная организация. Даром что генералы возглавляют… А вы — вообще ангелы: во всем белом. И летаете высоко… все видите. Знаете, кому что: кому в Союз, кому в конструкторское бюро, кому под лестницу. Семен Семеныч вытряс сигарету, сунул в рот. Чиркнул спичкой, прикурил, глубоко затянулся. Кивнул приглашающе: — Кури́те. — Свои есть… — Ожесточение в вас, — сказал он, выдыхая сизый дым вместе со словами и глядя на Бронникова с таким выражением, как будто и в самом деле чего-то не понимал. — Серьезное ожесточение. Ведь я ничего плохого не хотел. Позвонил пригласить к себе. Между прочим, у нас Олимпиада на носу. Ведем большую профилактическую работу. Вы в этой связи находитесь, некоторым образом, в круге нашего внимания… Поговорить, просто поговорить! Заметьте — не сотрудничество предлагал, а просто встречу! — Вот уж спасибо, — ввинтил Бронников. — Мне перед вами, Семен Семеныч, прямо поминутно расшаркиваться приходится. Благодетель вы мой. — А вы меня обхамили, — печально сказал Семен Семеныч, пропустив мимо ушей колкость. — Почему? И вообще: почему вам не живется? Пользуетесь всеми правами советского человека, верно?.. почему бы не жить как все, а? Объясните, если можете. Бронников хмыкнул. Честно сказать, Семен Семеныч попал в самую точку: он и сам подчас задавался этим вопросом. Ответ в слова не облекался. Но все же был ясен. — Объяснения хотите. Что ж… У вас собака есть? Семен Семеныч не нарушил игры, кивнул: — Есть. — Охотничья, наверное? — Такса. — Норная, — удовлетворенно кивнул Бронников. — А у меня пудель. Черный. Как у Фауста, если понимаете, о чем я… Семен Семеныч презрительно скривился. — Да… Пошли нынче утром в лес… в Тимирязевский. С поводка спустил. Всегда на глазах, а тут вдруг пропал. Зову — нету. Наконец появляется с важным видом… Оказывается, нарыл какую-то падаль. Думаю, кошку. Крысы не хватит, чтобы так вываляться… Должно быть, поздней осенью сдохла. А теперь оттаяла. И пришла в самую консистенцию. Вроде желе. А он в ней боками, боками… и спиной. Перламутровая такая слизь. Бронников покачал головой, Семен Семеныч хмыкнул. — Запах — дыхание спирает. Зловоние окрестностей ада. Такой силы и густоты вонь — хоть ножом режь. Буквально атом или там молекула — тут же горло перехватывает. Одним словом, иприт! — Вы, собственно, зачем мне все это? — Да вы дослушайте, я уже заканчиваю… Ну вот. Я на него сгоряча орать. Сидеть, мол. Паразит, мол. Облизывается испуганно, к земле прижался: понимает, что провинился. В общем, скандал. А когда остыл, думаю: в чем, если разобраться, провинился пес? За что я на него наорал хуже фашиста? «Всяк следует своей природе…» Нормальная охотницкая собака. Ищет способы отбить собственный запах. Ведь так? — Допустим. — Вы тоже, наверное, накричите с досады? Даже наказать можете. Вы ее поводком — а она не понимает, за что. Но не кусается, а визжит. Визжит и боится. И любит вас. Вы ее по заду — а она еще больше любит. И надеется, что простите. Ведь так? — Ну и что? — А то, что человек — не собака, — вздохнул Бронников. — Он иначе устроен. Морщась, Семен Семеныч загасил в пепельнице окурок. Помолчав с минуту, сказал: — Занятно… Так или иначе, Герман Алексеевич, в преддверии Олимпиады мы не можем допустить, чтобы вы свободно орудовали за нашей спиной. Знаете, что советское правительство уже выслало несколько писателей? Войнович, Аксенов, Копелев. Вы, насколько мне известно, не состоите в Союзе, — издевательски ухмыльнулся. — Но все-таки: не боитесь, что с вами что-нибудь похожее случится? — А почему вы мне задаете такой вопрос? — ощетинился Бронников. — Обвиняете в чем-то? — Конечно. В клеветничестве. В распространении лживых фактов. В антисоветской деятельности. — Семен Семеныч выдвинул ящик стола и достал какую-то папку. — Забыли, что писали? — Я писал правду… — Правда не требует частого повторения! — заметил Семен Семеныч, развязывая тесемки. — Это у вас навязчивая идея, а не правда. Сколько можно повторять: правда давным-давно обнародована. — На Двадцатом съезде? — усмехнулся Бронников. — Именно. — На Двадцатом съезде все больше о том толковали, за какие грехи Хозяин своего брата коммуниста умерщвлял. За что участников Семнадцатого съезда в распыл пустил. Под фанфары-то назвали «съездом победителей», а потом-то оказалось — «съезд расстрелянных»! Вот какую там правду искали — свою правду, партийную!.. А про Ольгу Князеву Хрущев на Двадцатом съезде и словцом не обмолвился. Да если бы и обмолвился! Если бы с высокой трибуны посетовал: мол, была такая несчастная беспартийная женщина — Ольга Князева! Жизнь ее прошла так-то и так-то, хлебнула она того-то и того-то!.. Даже если бы так, что с того?! |