Онлайн книга «Мужская верность»
|
– А какой он был сам? – Скользующий. Не берущий ответственности. Марина догадалась: скользующий – это скользкий. Приходил, ел, обнимал и уходил. И никаких перспектив. – Я уехала на каникулы в Исраэль, – продолжала Барбара. – И встретила там Яхель. – Яхель – это женщина? – спросила Марина. – Ну да… Еврейка. – Молодая? – Не очень. Ей было за пятьдесят лет. – А зачем вам старая еврейка? Нашли бы молодую… – Когда я влюбляюсь, остальное не имеет значения. – И что Яхель? Она была лесбиянкой? – Бисексуал. – Но ведь и вы тоже получается би. С теми и с другими. – Нет. Я поняла с Яхель, что мужчина меня совсем не интересует больше. Я вернулась и сказала Райнеру, что у меня с ним все! У меня есть Яхель. – А он? – Ничего. Сказал: ну, хорошо… По-русски это называется: баба с воза – кобыле легче. – Вечером я позвонила Яхель и сказала: я порвала с Райнером, теперь я – только твоя. Барбара замолчала. – А она? – подтолкнула Марина. – А она ответила: ты – немка. Я ненавижу немцев за Холокост. Я ненавижу немецкий язык и немецкий акцент. Не звони мне больше никогда. – И бросила трубку. – А разве вы немка? – спросила Марина. – Да. Мои родители живут в Гамбурге. – А что вы делаете во Франции? – Здесь у меня работа. Европейцы живут там, где есть работа. А русские – там, где жилье. – Значит, ни Райнер, ни Яхель? – подытожила Марина. – Только синхронный перевод… – А у меня скрипка. Они полуулыбнулись друг другу одинаковыми полуулыбками, ощущая общность судеб. Это объединяло. Сплошная работа – и никакой любви. Барбара включила магнитофон. Зазвучала музыка, похожая на вальс Штрауса. Марина прикрыла глаза, казалось, что машина скользит в ритме вальса. Въехали в город. Марина никогда в своей жизни не видела ничего подобного. Никакого современного строительства, только строения одиннадцатого века. И в них живут люди. Барбара пояснила, что начинка домов – современная: электричество, канализация, отопление – все удобства. Но дизайн – прежний. Старину не трогают. Старина, подлинность – это и есть дизайн. Люди практически живут в музеях. От домов к шоссе пролегала каменная ложбинка. – А это что? – не поняла Марина. – Сток для нечистот, – сухо объяснила Барбара. – Прямо посреди города? – Ну не сейчас же… – успокоила Барбара. – В глубокой древности. – Прямо вот так? Дерьмо посреди улиц? – Ну конечно… Марина задумалась: антисанитария и вонь. Не такое уж удовольствие жить в одиннадцатом веке. Все же цивилизация – полезная вещь. Но те, из одиннадцатого века, привыкли, наверное. Так же через десять веков будут удивляться чему-нибудь из нашей жизни. Чему? Гостиница – серое длинное строение – походила на сарай. – А что здесь было раньше? – спросила Марина. – Сарай для мутонов. Марина догадалась, что мутоны – это бараны, так у ее мамы была когда-то мутоновая шуба. И еще она знала поговорку: «ретурнон а нон мутон», что значило: вернемся к нашим баранам. – Вы устраивайтесь, я вас внизу подожду, – предложила Барбара. Марина отметила ее такт. Было бы действительно неудобно принимать душ, переодеваться, мелькать частями тела в присутствии постороннего человека, пусть даже женщины и даже лесбиянки. – Я закажу что-нибудь горячее? Что вы хотите? – Грибы или креветки. На Западе Марина любила то, что редко ела дома. Марина поднялась в номер. Быстро по-солдатски приняла душ, вымыла голову. В ванной стояло жидкое мыло, и Марина скользила руками по своему молодому крепкому телу. И тот факт, что ее ждала внизу лесбиянка, каким-то образом не то чтобы волновал, нет. Но влиял на ее отношение к своему телу. И духу. В конце концов у нее есть выбор. Можно перестать зависеть так унизительно от мужчины. А ведь ни от чего так не зависишь, как от смерти и от любви. Через двадцать минут Марина и Барбара сидели за столом гостиничного ресторана. Стены ресторана были закопченными. В сводчатый потолок вбиты крюки. – А крюки зачем? – Для туш мутонов. – А побелить нельзя? – спросила Марина. – А зачем? – не поняла Барбара. И в самом деле. В этой закопченности – время. А в побелке – отсутствие времени. Официант принес грибной суп-пюре в глубокой глиняной чашке. Сверху – щепотка укропа, зеленый островок на светло-бежевом. В нос ударил грибной чистый дух. Марина погрузила ложку, попробовала. Закрыла глаза. Счастье, вот оно… Она ела медленно, наслаждаясь. Официант принес лобстеры на гриле и зеленый салат. Лобстеры пахли йодом, водорослями, здоровьем. Марина ела изысканную еду, при этом ощущала свои чистые волосы, пахнущие хвойным шампунем. Запахи в первую очередь несут информацию хорошей и плохой жизни. Хорошая жизнь пахнет хвоей и йодом. А плохая… Но зачем сейчас о плохой? Барбара была немногословна. Она красиво ела, сосредоточенно расплачивалась. Брала у официанта какую-то бумажку. Марина догадалась: расплачивался фестиваль. Барбара потом сдаст все бумажки в бухгалтерию и получит обратно все деньги. Очень удобно. Казалось, что весь город собрался в зал под открытым небом. В одиннадцатом веке эти земли принадлежали римлянам. Должно быть, здесь своего рода колизей: каменные лавки полукругом. В зале было много армян, приехавших из России. Если можно так сказать: русских армян. Марина заметила, что армяне предпочитают эмигрировать во Францию. Должно быть, у них тут сильная диаспора и взаимоподдержка. Марина вскинула свою скрипку и стала играть. Музыка – одна для всех. Но люди – разные. Одни слушают непосредственно музыку, другие думают в это время о своей жизни. Однако молчание – общее. Музыка объединяет души в одну. Марина играла концерт Брамса – сочетание мелодии и техники. Когда закончила и опустила скрипку, зал взорвался аплодисментами. Все смотрели на Марину с восхищением. Это она заставила их пережить высокие минуты. Марина сдержанно кланялась. И совершенно невозможно было в эту минуту представить, что она одна и одинока. Барбара восторженно глядела на Марину, улыбалась, светилась глазами и зубами и была похожа на веселого волка. На хищника в хорошем настроении. Она сложила два пальца в кольцо, дескать: хорошо, о’кей, формидабль. |