Онлайн книга «Мятеж»
|
– Неужто сожгут? – перестав голосить, оглянулася одна баба. – Сожгут, сожгут, – деловито покивал всадник. – Онфимово, вон, сожгли. И Бахметьево. – Надо же, – покачал головой стоявший рядом с бабою парень. – Неужель до Бахметьева уже мор добрался? – Добрался, добрался… – услыхал худой разговор ратник да, коня повернув, громыхнул кольчужкою. – Да на нем и остановился. Дале, на Кашин, не пошел. А то б было! Ты, человеце, проезжай себе дальше, неча тут людей смущать. – Да я еду, еду, – затряс бородой мужичонка. – Чего я-то? Я ничего… Отъехал подальше, спешился у плачущих баб: – Почто, православные, горюете? Верно, в Одинокове у кого родичи есть? – Да как не быть, родимец, коль это починок наш? Из нашей деревни выселки, почитай все и родичи там. Ой, говорят, и в Одинокове лихо… – Тсс! – соседка живо ухватила товарку свою за руку, потащила. – Язык-то, Глукерья, прикуси. Не то, не ровен час, и Одиноково ваше спалят! – Ох… не спалили бы… Да и так – мнози уже болеют… – Вот и молчи! Может, и не мор это вовсе, а обычная какая болезнь. – Ой, бабоньки! – спешился мужичишка. – Сказать вам по правде, есть и от смертушки черной спасенье. Нехорошее, лихое, да есть. Бабы враз навострили уши: – А какое, мил человеце? Скажи! – Да уж скажу. Просто надо этот черный мор передать кому-нить другому, чужому какому-нибудь. – Дак как же его передать? – В деревню-другую пойти, пока силы есть… А лучше уж сразу в город – в корчму. На миру, грят, и смерть красна, да, глядишь, и выздороветь можно, болезнь свою теребени кабацкой да запойным питухам передать. – Тьфу ты, Господи. – Одна из женщин, поплотней запахнув платок, сплюнула. – Разве по-христиански тако? – Так теребень-то кабацкая, думаете, особенно верует? Хо! – Слышь, Глукерья… С починка-то болезные пущай не в Кашин, пущай на Москву проберутся да там хворь свою передадут. Вражинам московским – ужо! Чай, рати-то московские помнишь? Как они тут все грабили, жгли, едва ведь тогда упаслися. – Ой, подруженька! А ведь верно ты говоришь! Где там человече-то? Глянули бабы по сторонам, да никого и не увидали – мужичонка на сивой кляче дальше поехал себе болезных выискивать, недовольных подзуживать. За то уплачено было. Серебром звонким. Золотом. С утра полило дождичком, а уже к полудню задул ветерок, разогнал облака-тучи, высветил небо синее солнышком радостным, ярким, умытым. Птицы вокруг запели, на плесе рыба в прозрачной воде заиграла, затрепетали на ветру стяги шелковые, златом-серебром шитые, с ликом Новгородской Святой Софии. Струги великого князя Руси, вальяжно отчалив от берега, не спеша, один за другим, выстроились в линию да поплыли вниз по Сити-реке. Там по Мологе до Волги, по Шоше, по Тверце да через волок – до Мсты-реки, а там и Ильмень-озеро да Седой Волхов – господин Великий Новгород. Возвращался князь великий домой, с мором страшным, с чумой – черною смертию – справившись. Где пожег все, где установил сторожу строжайшую – так, чтоб мору-чуме не пройти. Вроде бы, слава Господу, справились, можно и домой. Радовались тому ратники, со стругов на берега поглядывая, на сосны величественные, на ели, на дубки трехохватные, на клены да липы, на ивы да вербы, ракиты. На луга заливные, зеленые, с ромашками белыми, с розовым клевером, с желтыми мохнатыми солнышками – одуванчиками. Последним княжеский струг отчалил – самый быстрый, легко всех догнать мог. – Эх, – стоя на причале, прощался-горевал Арсений. – Может, я все ж, Федор-друже, в Новгород с вами уйду? Федор – самого князя великого дьяк старший! – до просьбы Сенькиной снизошел: – Да пойми ты, дурень, нельзя так. По закону надобно, чтоб хозяин твой сам тебя отпустил, иначе будешь беглым считаться – а за это наказанье строгое есть. – Да не отпустит меня дядько Кузьма… сгнобит, прибьет насмерть. – Ну, насмерть-то не прибьет, закону такого нету! Я старосте сказал, чтоб за хозяином твоим приглядел. Старший дьяк прикрыл серые очи, бородку темно-русую задумчиво потрепал – видать, вспомнил что-то, улыбнулся грустно, невесело: – Я и сам когда-то на Белоозере у хозяина бедствовал. И ничего, в люди выбился! – Так сперва, верно, сбежал? – хитро прищурился отрок. – Так ведь, друже Федор? Дьяк недовольно потупился: – Ну… пусть так. Но тогда времена другие были! – Для сирых да нищих всегда плохие времена. Так не возьмете? – Я сказал уже. – Жаль… Ну что ж… тогда в Углич пробираться буду. Тут все равно не останусь, нет! Проводив отплывающий струг, Сенька понуро уселся на мостки, свесил босые ноги в воду, так и просидел почти что до вечера, а наутро обратно пришел, уже хозяином, коновалом, изрядно побитый… и на второй день пришел, и на третий… Тоже вот так сидел, ногами болтал… покуда вдруг не увидал там же в воде – деву! Красивую – не оторвать глаз – очи серые, светлые волосы льются по плечам водопадом, а лицо… вот уж красота-то где есть, однако! И где? В реке! Русалка она, что ли? – Парень, ты не с рядка, случайно? – С рядка… Обернулся Арсений – девчонка-то позади него, на мостках стояла – в воде отражалась. Славная такая девчонка, светлые глаза, щечки ямочками, только какая-то понурая, побитая, что ли… но ничуть не менее красивая, чем та, водяная! – Тебя как зовут? – Ирина… В честь святой Ирины прозвана, да, видно, не в масть. – А я – Арсений, Сенькой тоже звать можно. Господи! А губа-то разбита, будто кто-то сильный… наотмашь… – Ты не ходи, Сенька, в рядок, там мор. – Что?! – Черная лихая смертушка. Я знаю! – Да что ты можешь знать? – недоверчиво прищурился отрок. – Ты что, лекарь, что ли? – А ты, можно подумать, лекарь? – Не лекарь, да в море кое-что понимаю. Слушай-ка! Ты посиди тут немного, ладно? А я сбегаю гляну… Я быстро, ага? Девчонка намертво ухватила парня за руку: – Нет. Никуда тебя не пущу. Что там с тобою будет? – Ничего плохого не будет, Христом-Богом клянусь! – быстро перекрестился Арсений. – Я просто посмотрю, я у лекаря немецкого в служках ходил, кое-что ведаю. Болезни не нахлебаюсь, не бойся, а все, что увижу, о том надобно будет князю великому доложить! – Князю? – Ирина изумленно хлопнула ресницами – длинными, пушистыми, черными. – Так давно ушли струги-то. Еще третьего дня. – А мы, если что, нагоним, – обернулся с пригорка отрок. – Они по реке, а мы напрямик – тропками. Да и князь торопиться не будет – я чаю, по пути у него еще немало дел. А мы… – Сенька замялся. – Мы весть важную принесем. Правда – худую. Пойдешь со мной? |