Онлайн книга «О любви»
|
— Валера… Минаев услышал, но не обернулся. Промолчал, разглаживая щеку. — Валер, сходи, а?… Будь человеком… Мишаткин был убежден, если уж так случилось в жизни, что Минаеву все, а ему ничего, то пусть он за это хотя бы сходит в магазин и принесет хотя бы самого дешевого портвейна. Мишаткин-то был убежден, но тон все равно вылез просительный, зависимый. А когда один ощущает зависимость другого, то обязательно кочевряжится. — И не подумаю, — отрезал косым ртом Минаев. — Я тебе не мальчик на побегушках. И вообще… Всю ночь шастал, пил, гремел, блевал. Я не выспался, а мне целый день работать. Три концерта. — Так и у меня три концерта. Странный ты человек, — подивился Мишаткин. — Только о себе думаешь. — Скажу Большаковой, пусть нас расселит. Я после гастролей как с войны возвращаюсь. Никаких денег не захочешь… — Сходи… — простонал Мишаткин. Минаев не ответил. Они были разными людьми, взаимоисключающими друг друга. Минаев считал, что Мишаткин — нормальный эгоист, довольно распространенный в современных условиях тип сорокалетних сироток. Можно разложить свои жизненные обязательства на всех вокруг: на родных, на друзей, на первого встречного, а самому сидеть сложив ручки и идти ко дну. Тело запущено, душа запущена, и всем вокруг жалко: ах, непонятый талант, хрупкая душа… Нормальный халявщик. Жить на халяву, пить на халяву… Отстреливать таких и зарывать на десять метров в глубину. Каждый раз, вернувшись с гастролей, Минаев отмывался в ванной от этих Домов колхозника, от Мишаткина, отмахивался от воспоминаний, как лошадь от слепней. Но, оказавшись через какое-то время на гастролях, — искренне радовался встрече и селился вместе. Он его по-своему любил. За что? Может быть, за выгодный фон. Ни с кем и никогда он не чувствовал себя таким полноценным. Минаев знал все его безобразия, понимал, что им движет, и не боялся. А Мишаткин, в свою очередь, тоже знал, что хоть Минаев и скотина бесчувственная, но в трудную минуту не бросит, надо только проявить настойчивость. — Валера… — слабо позвал Мишаткин, полностью отказавшись от амбиций правого человека. В дверь постучали. Минаев торопливо сунул утюжок под подушку и открыл дверь. На пороге стояла молодая блондинка под Мэрилин Монро. «Материал хороший, но работы много», — определил про себя Минаев. Он привык, что провинциалки падают на него пачками. Иногда это бывает кстати, а иногда нет, как сейчас. Блондинка вежливо поздоровалась и спросила: — А можно Игоря Мишаткина? Мишаткин поднял одеяло к самым глазам. — К вам можно, Игорь Всеволодович? — хорошо поставленным голосом спросил Минаев. Мишаткин обомлел. Блондинка не стала дожидаться, пока он разомлеет, вошла и села возле кровати, как врач возле больного. — Меня зовут Элеонора Александровна, — представилась она. Ее имя показалось обоим артистам длинным, состоящим из гласных, мягких «л» и ярких «р». Как музыка. — Очень приятно, — хором сказали Минаев и Мишаткин, и это было правдой. — Я вчера подошла к вам после концерта поблагодарить, но вы спешили и попросили меня прийти сюда, — напомнила Элеонора Александровна. — Я понимаю: вы пригласили из вежливости. Но мне это надо. А может быть, и вам. Мишаткин ничего не понял: кому надо, кто подходил, куда торопился. Он напряг память, но тут же заболела голова, застучало в затылке и еще мучительнее захотелось выпить. «Может, ее послать за бутылкой», — подумал он, и в глазах обозначилась надежда. — Я пришла сказать вам «спасибо». Вы вчера заставили меня пережить незабываемые минуты. Слова были жалкие, не то что у Лермонтова. Но Эля заметила, что большие, глубокие чувства выражаются такими вот затертыми словами. — Я пришла сказать: вы нужны людям. Вы несете культуру в массы… «Сейчас попрошу», — приготовился Мишаткин и стал ждать, когда Элеонора Александровна закроет рот. Но она все перебирала губами — розовыми и поблескивающими, как леденцы. — Я хотела принести цветы. Но цветы дарят женщинам. Я принесла вам суровый мужской подарок. Эля отдернула на сумке молнию и достала пузатую бутылку с обширной бархатно-черной этикеткой, где золотыми латинскими буквами было написано «Наполеон». Мишаткин почувствовал, что сердце его на мгновение остановилось, потом заскакало в два раза быстрее. Он мог просто умереть от радости. В конце концов, неожиданная, неподготовленная радость — это тоже сильный стресс. — А давайте прямо сейчас и выпьем, — внес предложение Мишаткин и сел на кровати. — Ты хоть оденься, — напомнил Минаев. — А… да… — Мишаткин засуетился руками под одеялом. Блондинка деликатно отвернулась. — А у вас тут что, французские коньяки в свободной продаже? — спросил Минаев. — Это мне подарили, — бесхитростно созналась Эля. — Мне все время бутылки дарят, а я не пью. У меня на работе целый бар скопился. Я держу для подарков, с рабочими рассчитываюсь, когда надо… — А где вы работаете? — В торговле. Минаев глубокомысленно покачал головой. Это был его контингент. Он пользовался успехом у продавщиц, официанток и проводниц. Но Элеонора Александровна смотрела спокойно, незаинтересованно. Обидно даже. Мишаткин тем временем искал рубаху, но так и не нашел. Надел пиджак на майку. — Ты что, в таком виде собираешься пить французский коньяк? — осудил Минаев. Он подошел к другу и включился в поиски рубашки. Наконец рубашка была найдена, — завалилась за тумбочку, — но непригодна к употреблению. На груди — какая-то засохшая субстанция, величиной с обеденную тарелку. То ли сам облился, то ли его облили. Трудно вспомнить. Мишаткин озадаченно смотрел на обесчещенный фасад своей выходной вещи. — А как же ты будешь выступать? — поинтересовался Минаев. — Дай мне рубашку, Валера, — попросил Мишаткин. — У меня всего две. — Вот и хорошо. Одна мне. Другая тебе. — Какой ты щедрый… — Постесняйся, — благородным тембром урезонил Мишаткин. — Что Элеонора Александровна подумает об артистах? Подумает, что артисты жлобы. Минаев мог бы ответить, что его не интересует постороннее и совершенно неавторитетное для него мнение, но в этот момент Элеонора Александровна промолвила: — Одну минуточку… — наклонилась над своей сумкой и вытащила оттуда новую рубашку в целлофановой упаковке. — Это Индия. Стопроцентный хлопок, — прокомментировала она. — Тридцать девятый размер воротничка. Размер был мишаткинский. И воротничок самый модный. — Они недорогие, но редко бывают, — пояснила Эля. — Я стеснялась вам это отдать. Очень бытовой подарок. А вы человек необыкновенный… |