Онлайн книга «Ангел Спартака»
|
— Не надо, — поморщилась я. — Потом... Когда придет твой брат. Как я понимаю, это не тот брат? Кто именно, уточнять не стала, однако Он понял, широкая ладонь на миг сжалась в кулак... разжалась. — Конечно, не тот, Моя обезьянка! Просто один Моих братьев. Он... Да ты сама увидишь. И узнаешь как только только заметишь в толпе женщину... Такую... Самую. — Самую — что? Самую красивую? — поинтересовалась я, разглядывая публику. Пока ничего особенного. На женщинах такие же платья и шляпки, как у меня, мужчины — в брюках и куртках, что твои галлы. Такие куртки тут называются... пиджаки, да, конечно. Ночь, музыка, звон бокалов. Кто-то уже танцует, парочка за соседним столом вот-вот в поцелуе сольется. Вот уж не думала, что привыкать к чужому миру так легко! — Некрасивая. Просто — Самая. Когда мы с братьями встречаемся на Земле... — Угу! Не выдержала — отвернулась. Боги ничем не лучше людей. Чем не пир у совершеннейшей Юлии Либертины? Каждый хвастается своей обезьянкой. — Нет, Папия Муцила! Я дернула плечом. Еще и мысли подслушивает. Богу все можно, как же! — Да, Учитель! Наверное, и танцевать перед Твоим братом придется? Кто кого: я или эта... Самая? А танцевать как — голой? Или тут такое не принято? Танцевали здесь и вправду странно. Не голыми, конечно, зато друг к другу прижимаясь. У нас подобного в самом последнем лупанарии не увидишь! — Прикажу — станцуешь. Тихим был Его голос, не голос — шепот почти. Но я услышала, услышала — замерла. Прикажу — умрешь. Посмотри на меня! Его глаза... — Да, Учитель, — еле слышно выговорила я. — Прикажешь — умру. — Открой сумочку! Щелкнул маленький смешной замочек — и я зажмурилась от невыносимого блеска. — Надевай. Это — на шею, там еще есть кольцо. — Боги!.. Таких камней я никогда еще не видела, даже в хозяийском доме, даже в Риме. Непослушные пальцы никак не могли справиться с застежкой. — Вот так! — Его рука на миг коснулась моей кожи, отдернулась. — Кольцо на правую руку, на безымянный палец. Ты ведь замужем. Здесь так принято. И такие кольца носить принято? Белый огонек рядом с зеленым, маленькая змейка... Эномаю бы показать! — Эта мишура не нужна ни Мне, ни тебе, Папия Муцила. Но считай, что... Самую мы уже почти победили. В этом мире соединения углерода в чести. Смешно, конечно! Про углерод спрашивать не стала, не ко времени. Но вот мир... — Странный мир, — понял Он (или вновь мои мысли услышал?) — Недавно была война. Большая война, страшная. В этой стране, там, где мы сейчас, погибли более миллиона молодых здоровых мужчин. Миллион? Тысяча тысяч? Я невольно оглянулась. Кто же остался? — А скоро будет еще война, на которой погибнет куда больше. А они... — Танцуют, — поняла я. — И готовят новую войну. Все одно к одному — недаром Мой брат предложил встретиться здесь. Хотела спросить почему. Не успела. Ее увидела — Самую. Увидела, замерла. Антифон Потом... Потом, когда я узнала о ней куда больше, поняла: она действительно была Самой. Наши судьбы чем-то похожи, обеим пришлось прожить долго, очень долго, жить, пережить всех и все. И теперь, когда я давно старуха, мне очень хочется поговорить с ней, тоже старой. Сесть у огня, вспомнить былое. Учитель сказал, что она плохо умирала. Хорошо, что Он не рассказал, как буду умирать я. А тогда... Нет, не тогда — немного позже. * * * — Ревнуешь, обезьянка? — Ревну... Учитель! Я не... не... — Назови сама. — Ну... Просто... Не понимаю! Она же некрасивая, разьве что ноги... Не смейся, Учитель! Я понимаю, что человек — это не ноги и не руки, а женшина — тем более. И даже не лицо, так у нее и лицо... — Если тебя так задело, что чувствуют мужчины, представляешь? Мой брат знал, кого выбрать. Но Я тоже не ошибся, хотя по сравнению с ней, ты — сельская девчонка, не знающая даже, что делать с собственным телом. Как она двигается, а? Только... Ты — Моя ученица, она — просто рабыня. Очень дорогая рабыня. Ты тоже поняла это, Папия Муцила? * * * — Давно ждешь, Хэмфри? — Ты точен, как Биг-Бен, Майкл! Падай, я заказал торт «Галуа». — Лучше бы «Онтроме». Люблю фрукты. Их губы шевелились, произнося пустые слова, но почти не слушала. Губы лгали — не лгали глаза. Настоящий разговор шел неслышно. А сразу видно, что братья! И лица похожи, и плечи широкие ткань темную рвут. Только глаза у Майкла не зеленые — голубые, как утреннее небо. Не только глаза, конечно. Совсем другой он, Майкл, брат Учителя. Похож — но другой. Учитель совсем не изменился, чужая одежда на Нем столь же обычна, как и темный плащ. А вот Его брат... Так и кажется, что под темным пиджаком — сияющая золотом мантия. Царевич. Майкл Великолепный. Та, что была с ним, присела рядом, молча протянула пустой бокал, улыбнулась... Нас не представили. Разве обезьянок представляют друг — Мы только что с премьеры. «Матушка Кураж» Брехта. Не видел, Хэмфри? '...А на каком языке они говорят? Не на латыни, не на оскском, понятно. Или тут заклятие тоже отменили? То самое — Вавилонское? — «Матушка Кураж»? Еще увижу, лет этак... через десять. В Восточном Берлине. — Восточный Берлин? Ну знаешь! Социалистическое искусство, конечно, самое передовое в мире... Решилась — поглядела на нее, на Самую. Неужели она ничего не понимает? Заметила! Тонкие губы еле заметно дернулись, опустились веки... Понимает! И кажется, куда больше, чем я. Пустой разговор — просто пристрелка. Лучники и пращники дают первый залп... — Ах да! Я же вас не познакомил! Прошу любить и жаловать — Марлен. Объяснять подробнее, думаю, не надо? Майкл Великолепный соизволил наконец вспомнить о своей обезьянке. В этот миг мне почему-то не захотелось быть на ее месте. Самая оставалась Самой. Привстала, протянула руку в тонкой белой перчатке. Учитель поспешил встать. — Очень приятно. Кажется... Вы, кажется, в рекламе духов снимались? Ее рука дрогнула. — Папия Муцила! — не выдержала я, вскакивая. — В рекламе духов не снималась. А вы... Если хотите секретничать, можете отойти в сторону. Или мы с Марлен отойдем! — Ого! — Майкл Великолепный удовлетворенно хмыкнул — с какой войны ты привез эту валькирию, Хэмфри? |