
Онлайн книга «Перелом»
— Что такое настоящий мужчина, по-твоему? — Деньги и мясо, — объяснил Валька. — Мужчина должен зарабатывать деньги, сам выбирать на базаре мясо и отвечать за свою женщину. А твой — не мужчина. Сын полка, всеобщая сиротка. Ни за что не отвечает и только разрешает себя любить. — Он талант, — возразила я. — Это важнее мяса на базаре. — Талант не освобождает человека от простой порядочности. Я молчала. Мне жаль было убивать нашего ребёнка. Я его уже любила. По моим ногам дул ветер. Я замёрзла. Валька снял куртку и положил её на лестничную площадку, на которой мы стояли. — Встань, — сказал Валька. — Пол холодный. Я не вставала. Мне не хотелось топтать его одежду. — Выходи за меня, — предложил вдруг Валька. — Никто и не узнает, чей это ребёнок. — Я тебя все равно брошу. — Потом все равно вернёшься. — Почему? — удивилась я. — Потому что он будет всегда женат. А я буду всегда тебе нужен. Между нами будут действовать две силы: центробежная и центростремительная. Я внимательно посмотрела на Вальку. Он хорошо и даже как-то весело встретил мой взгляд. Любое месиво жизни Валька украшал острым умом — остроумием. Может быть, именно поэтому Валька брал готовые литературные конструкции н Золушка, жизнь Гюго, — пропускал это через мясорубку своего видения, и получалось нечто третье. Жаль, что я любила не Вальку. Но я любила не Вальку. — Ты сама бросишь его, когда у тебя раскроются глаза, — сказал Валька. — Он подбирает людей по системе собак. До тех пор, пока они ему служат. А когда перестают служить, он набирает новую команду. — Пусть, — сказала я. — Ну и дура, — сказал Валька. — Конечно, — согласилась я. Мы засмеялись, чтобы не заплакать. Ветку с мандаринами я поставила в банку, и когда мои соседки по палате, бедные, выскобленные прекрасные женщины, увидели жёлтые шарики на ветке, их лица стали мечтательными. Среда — день абортов. В этот день через руки врачей проходит по двадцать женщин. Самое мучительное — это когда раскрывают ход в твоё нутро, в святая святых. Этот ход природа сомкнула намертво, и раскрывать приходится железом и усилием. Взламывать. Потом берут ложку на длинной ручке, она называется кюретка, и выскабливают хрупкую жизнь. На маленьком подносике образуется кровавая кучка. Её не выбрасывают. Это биологически активная масса, из неё что-то приготавливают. Кажется, лекарство. Я лежала в определённой позе и ждала, когда мне дадут наркоз. И в этом временном промежутке ожидания я успела подумать: вот так же, в этой позе, я принимала тебя и любила. А сейчас в этой же самой позе я убиваю результат нашей любви. Вместо тёплой, желанной плоти в меня войдут железо и боль. Когда я отдавалась тебе с разбросанными ногами — это было красиво. А сейчас, когда сие не освящено чувством, — это стыдно, унизительно и противоестественно. Все то же самое, но со знаком минус. Мне захотелось все это прекратить, встать, уйти и забыть, как страшный сон. Но в мою вену уже вошла игла, и я поплыла, и, уже плывя, пыталась что-то объяснить, и полетела в черноту. Наверное, именно так и умирают. Я постоянно возвращаюсь в ту чёрную среду. Я опоздала на тридцать секунд. Мне надо было успеть сказать, что я передумала, потом встать с кресла и уйти. Потом я позвонила бы Вальке Шварцу, и он приехал бы за мной на машине и забрал к себе домой. Ты бы позвонил вечером, мама бы сказала: — А она у Валентина Константиновича. — А что она там делает? — удивился бы ты. — Не знаю. Кажется, вышла за него замуж. Ты пришёл бы к нам. И сказал бы мне одно слово: — Змея. — Змея жалит только тогда, когда защищается, — ответила бы я. - А в остальное время это тихое, грациозное создание. Ты бы сказал: — Я думал, что ты моя Джульетта Друэ. — Джульетта Друэ была слабая актриса. Она служила идее искусства через другого человека. Через Виктора Гюго. А у меня есть свой талант и своё материнство. В этом дело. — Я думал, мы никогда не расстанемся, — сказал бы ты. — А мы и не расстанемся. У моего сына (в мечтах это был сын) половина твоего лица. Так что мы всегда вместе. Вот так я могла говорить с тобой, если бы послушалась Вальку. Но я не послушалась, и все стало развиваться по его сценарию. Валька — великий сценарист. Мы стали ссориться. Отношения не стоят на месте. Накапливается усталость. Ты подвозишь меня к моему дому и уже знаешь, что я не захочу сразу выйти из машины. Буду медлить. Ныть. И я медлю. Ною. Потом все-таки выхожу. Ты срываешь машину с места, как застоявшегося коня, и мимо меня проносится твой профиль над рулём. И я вижу по профилю: ты уже не здесь. Не со мной. Вечером ты мне звонишь. Я лежу в обнимку с телефоном. Мама смотрит на меня и говорит: — Дура. А он сволочь. В конце декабря грянул мороз, и моя машина заглохла в центре города, неподалёку от твоего дома. Я забежала в автомат, позвонила к тебе домой. Объяснила создавшуюся ситуацию. Спросила: — Не подскочишь? От моего дыхания шёл пар и ресницы заиндевели. — Не подскочу, — ответил ты лёгким голосом. — Я пообещал Денису пойти с ним в «Орбиту». Я уже полгода обещаю, и все время что-то происходит. Денис — это младший сын. «Орбита» — магазин. Значит, Дениса отменить нельзя, а меня можно. Меня можно бросить в тридцатиградусный мороз на дороге — выкручивайся, как хочешь. Во мне что-то лопнуло. Я проговорила почти спокойно: — Когда ты сдохнешь, я приду и плюну на твою могилу. Я не ожидала от себя этих слов. И ты тоже не ожидал от меня этих слов. Ты замер, потом сказал: — Не говори так. У меня воображение… … Ты живо представил себе сырой холм на Ваганьковском кладбище, неподалёку от могилы Высоцкого. Я подъехала, оставила машину за оградой, а сама прошла на территорию кладбища. Подошла к твоей могиле, плюнула и ушла. О Боже… На другой день мы встретились у Вальки для работы. Валька должен был читать нам новый кусок. Отношения Джульетты и Виктора начинали уставать. Любовь тоже болеет и выздоравливает. Или умирает в мучениях. Ты разделся и повесил куртку. Я не смотрела на тебя после вчерашнего. Я тебя ненавидела. Не-на-ви-де-ла. Потом все-таки подняла глаза и увидела: над твоей бровью малиновая полоса, как будто приложили утюг. |