Онлайн книга «Просто свободный вечер»
|
Маршрут своим пассажирам Гошка назначал сам, а если кому было не по дороге, он и не навязывался. Гошка знал, что все в жизни имеет свое конкретное назначение: работа – чтобы зарабатывать, начальство – чтобы отчитывать, газеты – чтобы воспитывать, кино – чтобы культурно развлекаться. На любовь у Гошки тоже была своя точка зрения. Любовь зачем? Чтобы дети были. Дети зачем? Инстинкт самосохранения. Чтобы жизнь продолжалась и после того, как Гошки не будет на свете. А какое ему дело до того, что будет после? Надо жить, пока ты есть. Торопиться надо! Километры на спидометр наматывать. Невеста ему говорила: «Ты, Георгий, не романтичный! Нет в тебе взлета фантазии!» Повела в балет для взлета фантазии. Сели на хорошие места, все видно, все слышно. Балерины на цыпочках мелко бегают, и стук от них стоит, как от лошадей. Мужик в обтянутых штанах крутится на одной ноге вокруг своей оси, будто его включили в розетку. Все хлопают, кричат: «Браво, бис». А невеста говорила: «Дивертисмент на пуантах, па-де-де, фуэте…» И все врала. Она всегда врала, даже когда правду говорила. Говорила: «Ты лучше всех, ты единственный!» Руки целовала. А он в армию ушел, она замуж вышла. Значит, еще лучше нашла. Все обманывают, до одной. А если какая-нибудь одна не обманывает, то временно. Значит, скоро обманет, просто случая не представилось. Гошка остановил машину возле стрелки, прочитал: «До Ленинграда – 500 км, до Шереметьева – 20 км». В Ленинград, конечно, с выключенным счетчиком – далеко, в Шереметьево – тоже далеко, зато культурный отдых на свежем воздухе со взлетом фантазии. Гошка познакомился вчера с одной: глаза зеленые, зубы белые, коленки круглые. Разрешила по дороге пассажиров подсаживать. – Вы, – говорит, – на Ромео похожи… – Почему? – У вас, – говорит, – длинные волосы и белая рубашка. Веселая. Спела песенку: «Не вини коня, вини дорогу». Боялась, наверное, что, если не будет развлекать Гошку, он высадит ее посреди дороги с тяжелыми сумками. Но Гошка довез до самого дома и взял по счетчику. Она стихотворение ему наизусть прочитала: «Если кто-то кого-то обнял вечером во ржи, никому до этого нет никакого дела»… Дом выходил углом на поле, и это навело Гошку на подходящую мысль. – Давай погуляем, – предложил он. – В другой раз, завтра… – И приеду, – пригрозил Гошка, оглядываясь, чтобы запомнить местность. – Только не к дому, – говорит, – там направо пруд. У камня. – У какого камня? – Камень на берегу… – Что ж я, в потемках камень на берегу искать буду? – Ты пруд найди, – говорит, – а камень увидишь. «Не приедет», – подумала Рита. Сидеть и ждать на камне было бессмысленно, только радикулит наживешь. Когда у человека что-нибудь болит, портится настроение, а с плохим настроением работать неинтересно. А если нет интереса к делу, нет и результата. А без видимых результатов Рита перестанет быть лучшей косметичкой в салоне, и тогда салон перестанет быть лучшим в городе, и из кабинета директора заберут бархатный вымпел с золотыми буквами. Рита проследила в воображении эти далеко идущие последствия и слезла с камня и в этот момент увидела «Волгу», которая разворачивалась от бетонки к пруду. В ее правом верхнем углу горел зеленый огонек. Рита вдруг сильно обрадовалась и бросилась почти под колеса машины, которая шла на нее, важно покачиваясь на ухабах. Машина остановилась. Отворилась дверца, и оттуда восстал Ромео в белой рубашке и с длинными волосами. – Обрадовалась? – снисходительно спросил он. – Я? – с пренебрежением уточнила Рита. – Обрадовалась, обрадовалась… – уличил Ромео. Спорить было бессмысленно. Наверное, все ему в этой жизни очень радовались, и он привык. – Подумаешь, сокровище… – сказала Рита. – А чего же ты меня звала? – не поверил Ромео. – Просто свободный вечер… Помолчали. Появились мальчишки в длинных пальто. Их головы плыли над туманом. Было впечатление, что они пришли в ночное. Где-то близко пасутся их кони. Мальчишки хотели выкупаться, но, оглянувшись на машину, ушли, и их головы снова поплыли над туманом. – Выкупаемся? – предложила Рита. – Да что ты, – удивился Ромео, – в такую холодину… – Как хочешь… Рита ушла в туман. Она разделась и, довольно легко для здешних условий, спустилась в воду. Вода была теплее, чем воздух. Рита села на дно, погрузившись по горло, бросила руки перед собой. На них действовала сила, равная весу вытесненной воды, руки были легкие, и все тело тоже ощущалось легким. Над ней низко млели звезды, вокруг дымился туман, и Рите казалось, что она плывет во Вселенной Млечным Путем. А в конце пути стоит Ромео. Хорошо было бы выйти к нему, а он положил бы ей на плечи махровое полотенце и сказал: – Милая ты моя, бедная. Обидели тебя, а я пожалею… Он положил бы руку ей на затылок, как брат, а она бы прислонилась лбом к его плечу. Спросила бы: – А что ты во мне нашел? – Тебя. – А что во мне хорошего? – Человек очень хороший. Добрый и благородный. И в Венгрию тебя посылают, а глаза у тебя, как листочки на березе. Рита выбралась на берег. Ромео стоял над раскрытой машиной, уйдя с головой в ее разинутую пасть. Рита сама достала из пляжной сумки махровое полотенце, сама положила его себе на плечи. Ромео захлопнул капот, вытер руки о какую-то пыльную ветошку и сел в машину. Рите стало холодно, она тоже села в машину рядом с Ромео. Помолчали. – У тебя кто-нибудь есть? – спросил он. – Мама. – И все? – И все. Говорить было как-то совершенно не о чем. Вчера в дороге им было не в пример интереснее. Мимо пруда простучала электричка. Ее светящиеся квадратики окон разворачивались, как кадры кинопленки. …Володя не успел поставить рюмку на стол и танцевал с поднятой рюмкой, а ее рука лежала ниже его ладони. В общежитии инженерно-технического училища праздновали Новый год. На Ритином безымянном пальце было кольцо – нарядное, как бывают нарядными ненастоящие драгоценности. И рука тоже была нарядная, праздничная. Какая у нее была нарядная, нежная, умная рука и как преданно она припала к Володиной, накрыв его пульс. Так графически выглядит счастье: рука и рука, их венчает поднятая рюмка с растопленным солнцем, а в рюмке – радости да ошибки. Незатейливое счастье. А настоящее счастье всегда незатейливо… Эх, Володя… Кто тебя, сироту, теперь любить-то будет? |