Книга Чудовище Франкенштейна, страница 22 – Сьюзан Хейбур О'Киф

— Неизвестно, — наконец ответил я Уинтерборну, — и говорят, что больше никто его не видел. Еще у меня на родине одному ночью на улицу лучше не выходить. Если же кто-то осмелится это сделать, то он рискует услышать за спиной медленную, тяжелую поступь и, обернувшись, увидеть тварь — Лоскутного Человека, что рыщет в поисках своего создателя.

Шепот пробежал по толпе, и затем гости в удовлетворении откинулись на спинки стульев.

Преподобный отец Грэм отчаянно пытался снять маску из папье-маше, с усилием стягивая с головы мышиную морду, так что его потные волосы встали дыбом, точно шипы на булаве. У священника был невыразительный подбородок, застенчивое лицо и безумный взгляд настоящей мыши, угодившей в ловушку.

— Человек, которого он сотворил своими руками? Что вы имеете в виду? Как можно создать человека?

Лили подвинулась ближе и облокотилась о мое кресло. Я по-прежнему не видел ее лица. Она осторожно засунула палец за воротник моей рубашки и уверенно провела им по глубокому шраму вдоль шеи.

— Да, объясните, — сказала она вызывающе, однако с дрожью в голосе. — Как можно создать человека?

— Существо… собрали… из неживого вещества.

Преподобный отец замер. Понизив голос, я уточнил или, вернее, раскрыл свое происхождение:

— Части мертвых тел — людей и животных — были сшиты воедино.

— Мерзость! — крикнул пастор и, вскочив, с грохотом уронил голову из папье-маше на пол.

— Никакая не мерзость, — возразил «пекарь», вероятно решив, что реплика пастора относилась к поступку, а не к его результату. — Это же новый Адам. Вы должны пересказать эту историю епископу, ваше преподобие.

— Христос — вот новый Адам, — возбужденно сказал преподобный отец. — А вы со своим Лоскутным Человеком — Дьявол!

Он медленно попятился из комнаты, словно я мог напасть, лишь стоило ему отвернуться.

— Господи, он воспринял это абсолютно всерьез, — сказала пожилая дама.

— Он воспринял это по-богословски, — произнес «палач».

— И по-богословски же оскорбился, — добавил один из «рыцарей». — То, чего мы не понимаем, оскорбляет нас.

— Сколько шума! — воскликнула старуха. — И все из-за сказки, которой впору пугать непослушных детей. Ведь если поверить, что подобная тварь действительно существует…

— Да-да? — в нетерпении подхватил я. — Если подобная тварь существует… если в это поверить…

Она вздрогнула, будто заглянув себе в душу и ужаснувшись тому, что там увидела:

— Я бы навсегда утратила покой.

«Палач» бодро закивал. Он вынул сигару изо рта и, выпустив густой горький дым в мою сторону, заговорил:

— В словах миссис Элиот есть разумное зерно. Существо, созданное из мертвой материи, не станет уважать жизнь.

— Или будет еще больше ею дорожить, — предположил я.

— Нет, ему никогда не понять, что значит быть человеком.

— Оно отчаянно захотело бы это узнать. Так мне думается.

Моя реплика положила конец спору. В тишине я обернулся к Лили. Прежде всего мне хотелось увидеть ее реакцию.

— Что скажете, мисс Уинтерборн? Я поведал слишком страшную историю?

Она покачала головой, но без объяснений выскочила из комнаты, прижав ладонь ко рту. Ее корона упала и загремела по деревянному полу. Я хотел броситься вслед. Но Грегори Уинтерборн усадил меня обратно.

— В последнее время моя дочь немного капризничает, сэр. Не подумайте, будто ваша история ее огорчила. Должен вам признаться: то, что вы рассказали, меня весьма заинтриговало. Я хотел бы поговорить об этом, — добавил он. — Завтра за чаем?

— С удовольствием. — Голова у меня пошла кругом. — А сейчас я вынужден извиниться…

— Разумеется.

Уинтерборн махнул рукой, и появился слуга, за которым я отправился вглубь гостиной, чтобы покинуть здание, минуя бальный зал. Я сказал, что хотел бы выйти, но Уинтерборн, а за ним и лакей неверно истолковали мои слова. Слуга повел меня по коридору: сначала мы повернули налево, потом направо и наконец остановились у двери — она была ниже и уже остальных и почти не выделялась на фоне стены. Слуга указал на дверь и отступил. Нагнувшись, я вошел и заперся. Это был ватерклозет — комната, предназначенная для отправления естественных потребностей, — я читал об этом в книгах.

За ширмой стоял изящно украшенный стульчак — слишком маленький и хрупкий для моих габаритов. Вся комната оказалась дивом дивным. Я мгновенно окинул ее жадным взором: стены были выкрашены в бледно-зеленый и бежевый цвета, на них кто-то изобразил героев древнегреческих мифов, отдыхающих на лугу. В углу стояли шезлонг и три стула — на вид совсем кукольные. Из стены выступал шкаф, на котором выстроилась целая коллекция духов, мыла, кремов и масел. Шкаф состоял из дюжины выдвижных ящичков с крошечными латунными ручками. Там хранились лекарства: нюхательные соли, бальзамы, мази и прочее.

Куда бы я ни обернулся, повсюду горели свечи и сверкали зеркала. Меня окружали лилии: тигровые, леопардовые, трубчатые, белые, длинноцветковые и розовые. Названия я знал или угадывал благодаря прочитанным книгам: бессчетные чашечки с хранящими прохладу лепестками с налетом воска, густым и дурманящим ароматом, как у перезрелых плодов. Из каких далеких стран привезли их сюда и заставили расцвести ради минутной прихоти?

Я прислонился к стене и зажмурился перед этим великолепием, еще сильнее смутившим меня.

Я обрадовался и вместе с тем как-то приуныл после того, что случилось в гостиной. Лицо перестало меня слушаться, словно все его бывшие обладатели заявили о своих правах: глаза и губы дрожали, в щеках покалывало, уши подергивались. Я сидел в приличной компании, на равных беседовал с другими гостями, развлекал их рассказом. Меня радушно встретили, и я принял повторное приглашение.

Впрочем, меня обозвали «мерзостью».

Старуха содрогнулась.

А Лили выбежала из комнаты, подавив рвоту.

Она потрогала шрам у меня на шее. Но лишь пару минут спустя полностью осознала, что значит приставить отрубленную голову к обезглавленному телу. Тогда она и выскочила из комнаты. Но кому на ее месте не стало бы плохо?

Зеркала — ненужная роскошь: я редко смотрю на себя, да и не испытываю желания. Я постарался бесстрастно изучить свое отражение. Губы такие же черные, как и волосы. Лицо светло-серое, словно кровь прилила к нему слишком поздно и не успела скрасить мертвенную бледность. Но рубцы, соединяющие куски кожи, уже не пунцовые. Судя по толстому шраму на шее, можно даже предположить, что я сорвался с висельной петли или был тяжело ранен в битве. Но страх внушают не сами шрамы. Быть может, когда люди смотрят на меня, из-под моей рваной кожи проглядывает ужас? Или же они видят, что чего-то недостает — божьей искры, порождающей человеческую жизнь? Я — пустота, хаос, бездна, готовая поглотить весь мир.