Книга Сошествие во ад, страница 14 – Чарльз Уильямс

— Да она просто болтает, — чуть слышно проворчала бабушка, и Паулина, кивнув, снова обратилась к гостье:

— Значит, человек должен всегда себя радовать?

— А почему бы и нет? — живо откликнулась миссис Сэммайл. — Если человеку с собой хорошо, то откуда взяться страху, стыду или разочарованию? Можно придумать такую историю, что мир никогда тебя больше не обидит и тебе не придется избегать его. У тебя будет все, что хочешь, если научиться смотреть и слушать.

У кресла миссис Анструзер снова возникла Феба.

— Мисс Фокс и мистер Стенхоуп, сударыня, — доложила она и удалилась.

Паулина, поднимаясь, проговорила:

— Это было бы заманчиво. Бабушка, ты не очень устала? Может, тебе лучше подняться наверх, а я приму их в доме?

— Дорогая моя, — сказала миссис Анструзер, — пока Питер Стенхоуп заходит навестить меня, я буду принимать его. Дай мне руку.

Она поднялась и успела сделать пару шагов, когда в саду появились Миртл Фокс и Стенхоуп.

— Дорогая миссис Анструзер, как я рада повидаться с вами, — заговорила Миртл. — Мы так давно не виделись, но я совсем забегалась! А вот сегодня просто не могла не зайти. Вы знакомы с мистером Стенхоупом? Мы встретились с ним на улице и вместе пришли к вам.

Миссис Анструзер позволила себя обнять и поцеловать, ограничившись со своей стороны улыбкой; а потом протянула руку.

— Это большая честь, мистер Стенхоуп, — произнесла она. — Я рада приветствовать вас здесь.

Он склонился над ее рукой.

— Вы так добры, миссис Анструзер.

— Я ваш давний должник, — сказала она, — но теперь могу только помнить об этом. Вы знакомы с миссис Сэммайл?

Стенхоуп снова поклонился; Миртл разразилась новым потоком приветствий; наконец все уселись.

— Я зашел, — сказал Стенхоуп после небольшого обмена любезностями, — чтобы узнать у мисс Анструзер, какие имена ей больше нравятся.

— Мне? — удивилась Паулина. — Какие имена?

— Вы же ведете Хор, — объяснил Стенхоуп, — а я обещал миссис Парри, что попытаюсь как-то выделить вас, — ради зрителей, — а значит, надо придумать имя. На мой взгляд, это мало чем поможет, но раз уж обещал… Мне представлялось что-нибудь французское, поскольку речь идет о восемнадцатом веке — Ла Люантен [12] или что-нибудь в этом духе. Но миссис Парри боится, что такое имя еще больше запутает зрителей. Никто не догадается (как она думает), почему листья — если это и вправду листья — называются люантен…

Миртл, подавшись вперед, перебила его:

— Ой, мистер Стенхоуп, вы мне напомнили. Я тоже на днях об этом думала. Было бы удобно и понятно дать хору названия деревьев. Как здорово было бы в программке: Вяз, Ясень, Дуб — три милых дерева, — Боярышник, Плакучая Ива, Бук, Береза, Каштан. Понимаете? Все стало бы понятно. И тогда Паулина была бы Дубом. Дуб ведь — главное дерево в Англии, ему — ей то есть — как раз подойдет.

— Позволь мистеру Стенхоупу договорить, Миртл, — сказала миссис Анструзер.

— Ты превратила Хор в обычную рощу, — одновременно с ней сказала Паулина.

— Но нам же это и нужно, — настаивала Миртл, не в силах расстаться со своей идеей. — Мы хотим осознать, что природа может утешать, как сама жизнь. И как искусство — взять хоть пьесу мистера Стенхоупа. По-моему, искусство так утешает, вы согласны, миссис Сэммайл?

Миссис Анструзер собралась было прервать Миртл, но решила дать гостье возможность ответить.

Миссис Сэммайл неожиданно елейным голосом произнесла:

— Уверена, мистер Стенхоуп не согласится с вами. Он будет говорить, что и в страшных снах есть смысл.

— Паулина, но мы же согласились, что имя, как и все остальное, должно быть важным или символичным? — воскликнула Миртл.

— Мне бы все же хотелось узнать, как меня зовут, — тихо сказала Паулина, и Стенхоуп, улыбнувшись, ответил:

— Мне думается, Периэль. Никакой смысловой нагрузки.

— Звучит странно, — поджала губы Миртл. — А остальных как будут звать?

— Никак, — отрезал Стенхоуп.

— О! — Миртл не могла скрыть разочарования. — Я думала, у нас будет песня или стихи, или что-нибудь в таком духе со всеми нашими именами. Звучало бы красиво. А искусство ведь должно быть прекрасным, разве нет? Прекрасные слова и прекрасные голоса. Я убеждена, дикция — это так важно!

— А вот бабушка так не считает, — сказала Паулина.

— Но, миссис Анстру… — начала было Миртл, но та, к кому она обращалась, не дала ей закончить.

— Что нужно, чтобы читать стихи, мистер Стенхоуп? — спросила миссис Анструзер.

Стенхоуп засмеялся.

— Четыре добродетели: чистота, ритм, смирение, мужество. Вы согласны со мной?

Старая дама поглядела на миссис Сэммайл.

— А вы?

Лили Сэммайл пожала плечами.

— Ну, если поэзию превращать в труд… — начала она. — Но не все ведь хотят читать стихи, большинству хватает радостей попроще.

— Стихи нужны всем, — возразил Стенхоуп. — Иначе поэзия, драматургия да и вообще искусство теряют ценность, становятся необязательными, чем-то таким, о чем неплохо помечтать после обеда.

Миссис Сэммайл снова пожала плечами.

— Вы превратили удовольствие в доходное дельце, — фыркнула она. — Теперь, приснись мне кошмар — я мигом превращу его во что-нибудь другое. — И она посмотрела на Паулину.

— У меня ни разу не было кошмаров с тех пор, как я начала каждую ночь говорить себе: «Сон прекрасен, вот он, сон. Сон прекрасен». И никаких снов, — сообщила Миртл. — И каждое утро я повторяю то же самое, только говорю не «сон», а «жизнь». «Жизнь прекрасна, вот она, жизнь. Жизнь прекрасна».

Стенхоуп бросил быстрый взгляд на Паулину.

— Страшно прекрасна, пожалуй, — сказал он. — Страшно прекрасна, — закивала Миртл. Миссис Сэммайл поднялась.

— Мне пора, — сказала она. — Не понимаю, что мешает вам радоваться самим себе.

— То, что рано или поздно радоваться в самом себе становится нечему, — пробормотал Стенхоуп ей вслед.

Паулина проводила старую даму до калитки и распрощалась.

— Нам надо встретиться, — настойчиво сказала миссис Сэммайл. — Я всегда здесь, неподалеку, и, по-моему, могу тебе пригодиться. Сейчас тебе придется вернуться, но однажды возвращаться не понадобится… — с этими загадочными словами она затрусила прочь, и только перестук каблуков нарушал тягостное безмолвие Баттл-Хилл.

Прежде чем вернуться в сад, девушка немного помедлила. Ощущение чего-то значительного висело в воздухе; что-то должно было произойти или уже начало происходить. Казалось, самый обычный полдень, один из тысячи сад, немного разговоров, гости, чай, но сквозь обыденность упорно проступало нечто иное. «Все дело в пьесе, — подумала она. — Я слишком серьезно отнеслась к этой постановке». Пальцы Паулины бездумно поглаживали перекладину калитки. «Просто слишком много всего. Как-то странно я пообещала бабушке, что смерть не должна мешать постановке. И к чему она вспомнила этого несчастного предка, обратившего смерть в победу? Спасение Струзера, спасение Анструзеров… ораторское искусство, декламация, поэзия, Питер Стенхоуп, Лили Сэммайл, какой-то сюрреалистический спор о погоде, и ее глупая фраза о „собственной погоде“; разговоры, разговоры, о стихах, о снах, о поэзии… „Чистота, ритм, смирение, мужество…“ А Лили Сэммайл говорит, что все это только мешает радости… Да уж, надо быть „страшно прекрасной“, чтобы сподобиться этой радости. И страшно осторожной со всеми этими разговорами».