Книга Тьма над Лиосаном, страница 20 – Челси Куинн Ярбро

— Я рад, что ухожу! — запальчиво крикнул Карагерн. — Да! Ухожу! Позволю себе поскорее отделаться от вашего Лиосана. — Он обиженно склонил голову набок и закусил губу — совсем как ребенок, которого собираются незаслуженно наказать. — Сами спохватитесь, но будет поздно. Это место проклято! Над ним кружит беда!

— Это моя забота, а не твоя, — нахмурилась Ранегунда и брезгливо посторонилась, давая дорогу пятнадцатилетнему дезертиру. Когда тот ушел, она посмотрела на чужеземца и, как всегда, ощутила смущение, заглянув в глубину его темных загадочных глаз.

— Вам не следовало…

— Соваться не в свое дело, — докончил он за нее. — Вы правы, но я сказал, что сказал. И готов заступить на дежурство.

— С вами там никого больше не будет, — предупредила она.

— Это меня не пугает, — без малейшего колебания заявил Сент-Герман. — А если вы опасаетесь, что я могу там заснуть, позвольте признаться, что я уже выспался… Мне днем лучше спится. — Граф солгал: он был в своей комнате, но не спал. Он мог не спать сутками, не чувствуя утомления, но говорить о том было опасно. И все-таки с губ его неожиданно сорвалось: — Я часто бодрствую по ночам.

Ранегунда неловко кивнула.

— Я это заметила. — Она кашлянула. — Я думала, причиной тому ваши ранения или… косые взгляды наших солдат. Но брат Эрхбог сказал, что ваша бессонница может быть вызвана совсем другим обстоятельством, ведь вы мужчина, а всем мужчинам…

— Простите, герефа, — поспешил перебить ее Сент-Герман, — но мне представляется, что именно брат Эрхбог внушил Карагерну тот вздор, что он нес… как и некоторым другим вашим воинам. Возможно, с наилучшими намерениями, но результат налицо.

— Брат Эрхбог говорит то, что думает, не заботясь о своей или чьей-либо выгоде, — тихо произнесла Ранегунда. — Он настолько… — Она попыталась жестом пояснить свою мысль. — Для него не существует ничего, кроме поста, молитв и блаженного забытья.

Веков пять назад Сент-Герман, повидавший немало религиозных фанатиков, не колеблясь, оспорил бы подобное заявление. Сейчас же он ограничился тем, что сказал:

— Любой человек может впасть в забытье после длительной голодовки.

— Это гордыня, — без промедления возразили ему. — Брат Эрхбог — один из немногих отмеченных Богом людей. — Ранегунда перекрестилась. — Он весь словно светится в минуты прозрения.

— Возможно, — кивнул Сент-Герман.

Наступило молчание — достаточно напряженное.

Затем Ранегунда, хлопнув в ладоши, решительно разорвала его:

— Огонь должен гореть ровно. Уголь найдете в кадушках. Вас сменит Фэксон. Жаровню двигать нельзя. Если заметите судно, идущее к берегу, или что-то, из ряда вон выходящее, звоните в колокол, об остальном позаботимся мы.

Сент-Герман поклонился.

— Благодарю за доверие. Почитаю за честь служить вам, герефа.

Она пристально посмотрела на него, стараясь понять, не подтрунивают ли над ней, потом, убедившись, что ничего подобного нет, в свою очередь произнесла:

— И я благодарна вам… граф.

Это было первым признанием его права на титул, и Сент-Герман поклонился еще раз. Когда он поднял глаза, Ранегунда уже шла через внутренний двор к тяжелым воротам, обремененная не менее тяжким раздумьем. Ослушник-мальчишка был ей симпатичен, и она втайне жалела его.

Сент-Герман подхватил с пола оставленную Карагерном лампу, после чего стал подниматься по лестнице. На площадке третьего этажа он приостановился и заглянул внутрь прядильни, хорошо сознавая, что после заката в ней никого быть не должно, но все-таки ощущая некое смутное беспокойство. Оглянувшись, чтобы удостовериться, что за ним не следят, он шагнул в помещение и осмотрелся.

Два больших ткацких станка были, видимо, остановлены в процессе работы: на крюках, вбитых в их боковины, болтались заряженные челноки. В корзине с шерстью годичной стрижки валялись чесальные гребни, рядом стояли четыре веретена. Готовая к пуску в дело пряжа висела на колышках; два мотка были гладкими, третий, усыпанный мелкими узелками, заметно топорщился. Теми же узелками была покрыта поверхность ткани, сбегающей со второго станка, из-под которой выглядывал обрывок выцветшей красной ленты.

Миновав еще два этажа, Сент-Герман качнул лампой и громко назвал себя, предупреждая дежурного о своем появлении.

— А где же Карагерн? — недоуменно прозвучало из полутьмы.

— Он отказался дежурить здесь ночью, — сказал, входя в небольшое круглое помещение, Сент-Герман.

Амальрик недовольно цокнул языком.

— Вот несмышленыш. Это все наш безумный монах, — доверительно произнес он, разглядывая чужеземца. — Тот убедил половину наших мужчин, что вокруг крепости рыщет сам дьявол и что на веслах плывущих мимо судов висят все исчадия ада, подбивающие моряков штурмовать именно Лиосан, а не Камин или, скажем Хедаби.

Караульный перекрестился.

Сент-Герман решил воздержаться от замечаний на эту скользкую тему, и потому ответ его был нейтральным.

— Благочестивых людей не тревожат воинские заботы.

— Пусть вспомнят о нас в Судный день Христос Непорочный и Господь Бог, — откликнулся Амальрик, вновь прищелкивая языком. — Как отнеслась к отказу герефа?

На этот раз ответ был предельно прямым.

— Она выставила Карагерна за ворота.

Амальрик, в один миг растеряв всю свою жизнерадостность, снова перекрестился.

— Это весьма опрометчиво с ее стороны. Это большая ошибка.

Сент-Герман опустил на пол лампу.

— Что же еще оставалось ей делать? Солдат не повиновался приказу.

— Конечно-конечно, — нетерпеливо перебил его Амальрик. — Именно так на ее месте поступил бы любой командир, но… в данном случае людям вряд ли все это придется по вкусу.

— А им пришлось бы по вкусу, если бы после такого проступка Карагерн остался в крепости? — осторожно спросил Сент-Герман.

— Нет, это тоже им не понравилось бы. Пока его не наказали бы: постегали кнутом, например, или заклеймили позором. — Амальрик, резко хлопнув себя по бедрам, вздохнул: — Ну… все равно. Это рано или поздно должно было случиться. С тех пор как прежний наш командир удалился от мира, по крепости поползли шепотки. Мол, подчиняться женщине — дурной знак, сулящий нам одни беды.

— Кто говорил так? Карагерн?

— И он, и другие. Брат Эрхбог, к примеру. Но он не солдат. Хуже, когда непочтение к власти выказывают солдаты.

— Все? — Сент-Герман удивленно приподнял бровь.

— Пятеро или шестеро, — неохотно сказал Амальрик. — Остальные верны присяге. И готовы защищать эту крепость от любых врагов, будь то пираты, датчане, разбойники или дьяволы.

Это было сказано с таким жаром, что Сент-Герман улыбнулся.