Книга Наследник императора, страница 30 – Александр Старшинов

Ход мыслей прервал Сабиней. Появился вновь на террасе, распахнул двери.

— Заходите.

Децебал в трапезной сидел один — мрачный, опустив голову на грудь, вцепившись пальцами в стол, будто пытался удержать себя от опрометчивого шага. За спиной его стоял невысокий полноватый грек, в руках он держал пергаментный свиток. Свиток скручен небрежно, наспех, — отметил про себя Приск. Слуги выставили серебряные и золотые чаши, блюда, но все были пусты — ни глотка вина, ни крошки хлеба. Децебал поднял голову и поглядел на Лонгина. У Приска липкий холодок пробежал меж лопатками от этого взгляда. Таким он Децебала еще не видел.

— Как ты думаешь, Лонгин, император Траян остановит войну в обмен на твою жизнь?

— Царь непременно должен знать, как римляне относятся к подобным вещам — к захвату послов и нарушению данного слова. Такие действия могут означать для Рима лишь одно — войну. Но ты не готов воевать. Ты только-только начал восстанавливать свои крепости. Даже Сармизегетуза уязвима…

— Читай! — приказал Децебал стоявшему за его спиной греку.

Тот спешно развернул свиток и принялся зачитывать написанное на латыни послание — требование Траяну освободить все захваченные римлянами земли на северном берегу Данубия-Истра и оплатить Децебалу все убытки, что он понес в предыдущей войне. Тогда Децебал вернет Лонгина и других пленных живыми и невредимыми императору. Но если император не исполнит этих условий, Лонгин умрет и его люди — тоже…

— Вот я и узнаю, — прервал чтеца Децебал, — достаточно ли ценит тебя император, Лонгин. — Царь вдруг как-то нелепо самодовольно хмыкнул, что совершенно не вязалось с его грозным обликом.

— Сколько у тебя пленных? — спросил Лонгин.

— Ты умен легат, так не считай других глупцами. Мой человек отвезет это письмо Траяну.

— В Рим?

— Да, конечно, в Рим. И молись своим богам, чтобы ответ пришел быстро.

— Царь Децебал — я друг тебе и твоей стране. Я не хочу новой войны. Выслушай меня, стань истинным другом Рима…

— Стану. Как только Траян примет мои условия.

— А если император откажется? — спросил Лонгин.

— Тогда тебя сожгут живьем. Тебя и твоих людей. Ты будешь долго умирать — потому что я желаю узнать о римских крепостях и римских гарнизонах всё-всё-всё… И ты мне всё расскажешь, мой римский друг.

Кажется, впервые Лонгин растерялся. Требования к Траяну звучали по крайней мере нелепо — никогда император за жизнь легата и нескольких пленных не откажется от завоеваний предыдущей войны. Единственное, на что мог рассчитывать Децебал, — это поставить Траяна в щекотливое положение — раз выполнить требования невозможно, значит, придется обрекать своих людей на верную смерть. Это все равно, что безоружному человеку подойти к спящему льву да взять и треснуть того по башке палкой. Лев, возможно, в первый момент будет пребывать в полном изумлении. Но чем вся сцена кончится — угадать нетрудно. Неужели ради того, чтобы несколько мгновений созерцать растерянность в глазах хищника, стоило предпринимать столь безумный шаг?

Тем временем Децебал приложил свой личный перстень с печатью к обвязанному шнурком свитку.

А потом легат ощутил нестерпимую боль, будто внутрь под череп угодил свинцовый снаряд из пращи, все тело покрылось липким потом, стало трудно дышать. Лонгина вырвало, правая нога подломилась, и царский дворец вдруг принялся вращаться, опрокидываясь…

Приск кинулся к упавшему легату, увидел искаженное лицо, оскаленный в нелепой гримасе рот и сразу же метнулся на кухню — звать Асклепия.

С помощью царских охранников Лонгина вывели на воздух. Одна нога его волочилась как чужая, по земле, и одна рука висела плетью, тогда как другая пыталась опираться на могучее плечо дака.

— Что с ним сделали? — засуетился вокруг господина прибежавший на зов Асклепий. — Его отравили?!

Сабиней шагнул к греку и вцепился в тунику так, будто собирался поднять вольноотпущенника в воздух. Учитывая силу дака, пожалуй, это было ему по силам.

— Царь царей не подмешивает своим гостям яд! — проорал Сабиней в лицо Асклепию.

Лицо вольноотпущенника плаксиво скривились.

— Да, я понял, не отрава. Это болезнь…

— Оставь его! — сказал Приск Сабинею. — Кому говорят — оставь! Лонгин нужен Децебалу живым. Асклепий — медик! Причем отличный!

Насколько хорош был Асклепий, Приск не знал. Но посчитал, что легат не стал бы доверять свою жизнь шарлатану.

Сабиней помедлил и разжал пальцы.

Приск расстелил свой плащ на земле, Лонгина положили на него, потом вчетвером — Асклепий, Приск и два охранника — понесли легата в отведенный пленникам дом.

* * *

После того как легата уложили на кровать, даки-охранники вышли, а вольноотпущенник принялся хлопотать вокруг господина, смешивая настойки из своего сундучка и готовя питье. Приск сидел возле легата, придерживая на голове холодный компресс — там, где указал Асклепий.

На вопросы Лонгин не отвечал — лишь совсем по-детски морщился. Один глаз его закатился, другой бессмысленно глядел в лицо центуриону. Теперь Приск рассмотрел, что лицо легата нелепо скосилось набок, уголок рта печально опустился, будто у трагической маски.

— Апоплексия, — пробормотал Асклепий и, забрав подушку со своего ложа, подсунул под голову легату, чтобы тот полулежал на кровати. — Мне надобен скальпель, но даки его отобрали. Кровопускание… это все, чем я могу ему сейчас помочь.

Скальпель после недолгой склоки с охраной принесли: Сабиней лично явился поглядеть, как будет применять вольноотпущенник выданный металлический инструмент. Кровь, хлынувшая в подставленный медный таз, казалась черной.

Сабиней, вновь забрав скальпель, ушел, но вскоре прислал какую-то старуху-дакийку, темную от времени, седую, с едко прищуренными светлыми глазами, с желтоватыми редкими зубами, которыми она грызла и рвала на куски коричневые коренья, такие же узловатые и темные, как ее руки. Из этих трав она составила отвар, долго томила на углях и, когда смесь остыла, слила в глиняную чашку и велела по несколько капель с водой давать больному.

— Может, это отрава? — спросил Приск.

Старуха зыркнула зло и насмешливо, опустила корявый палец в настойку, облизала. Было что-то в ее жесте соблазнительно-дерзкое, будто не старая карга сидела перед ним, а развратная красотка из дорогого лупанария. А старуха как будто угадала мысли римлянина, усмехнулась еще более глумливо и дерзко, поставила перед Асклепием чашку с настойкой, поднялась, вильнув бедрами и махнув из стороны в сторону длинным подолом шерстяной юбки, после чего удалилась, оставив в комнате горький запах горных трав.

Всю ночь возле Лонгина дежурил Асклепий. В бычий пузырь он набрал льда и приложил к голове больного сбоку, а в ноги под одеяла запихал нагретые камни, обернутые шерстью. Шерстью же растирал спину и грудь, особенно под ложечкою.