Книга Обращенные, страница 23 – Дэвид Сосновски

— Мама готовила собак, — небрежно замечает Исузу. — И белок, и кроликов, и рыбу, которая плавает, и ту, которая в банке, и уток, один раз опоссума, спагетти, сникерсы, чернику, и салат из одуванчика, и всяковсячину, и фирменного цыпленок а-ля консерв — который на вкус как змея — и…

Догадайтесь, кто из нас спец по намекам? Я пытаюсь показать ей, сколько у нас общего, несмотря на внешние различия вроде клыков, холодной крови и ста с лишним лет разницы в возрасте. А она ничтоже сумняшеся напоминает мне о том, чем такие, как я, заставили заниматься таких, как они с ее мамой. Ясно, что пришло время менять тему. Снова.

— Как тебе здесь?

Дешевая уловка с целью нарваться на комплимент. Моя квартира не сойдет за дворец даже при очень богатом воображении, но я вполне уверен, что земляной норе она даст сто очков.

— Не знаю.

— Ладно, тебе здесь нравится?

Это уже подсказка.

— Думаю, тут ничего, — отзывается она, ее коленки сдвигаются и раздвигаются, точно дверные створки.

— Как, совсем ничего? — похоже, в своем желании получить похвалу я чересчур настойчив.

— Тут не пахнет червяками.

Ладно, можете назвать меня психом, но это уже кое-что. И я голову даю на отсечение, что у меня в квартире не будет пахнуть червяками. Н-да… Эти отцовские заморочки обещают дать неплохой результат.

— Вот почему я решил здесь жить, — говорю я. — Это обговаривалось заранее: чтобы никаких червяков. Куда я сунул контракт?..

Я жду хихиканья. Похоже, я подсел на этот звук. Вдруг, невиданно, я понимаю, что она действует как наркоторговец. Первые несколько доз получаешь на халяву, но потом…

Никакого смеха. Вот что я слышу вместо этого:

— Ты прикалываешься.

И неожиданно мое сердце начинает колотиться, как рыба в бочке, когда вода вдруг начинает звенеть от пронзающих ее пуль и наступление катастрофы — это только вопрос времени и меткости стрелка.

Раньше меня всегда беспокоила моя манера выражаться. Это началось давным-давно, когда меня забрали из тех мест, где я достиг возраста, соответствующего моей внешности… выгляжу я на двадцать один, а не на свои подлинные восемьдесят с чем-то. Мне всегда было интересно, насколько моя речь соответствует моему мнимому возрасту — по мнению смертных, среди которых я пытался выжить, которых пытался соблазнить. Я не хотел походить на пятнадцатилетнего юнца из комедии положений, который толкает речи, написанные взрослыми и потому слишком заумные; дети так не выражаются. В итоге я стал слушать студенческое радио. Я делал покупки там, где затоваривались украшенные пирсингом и татуировками ребята. Я подслушивал болтовню в ночных классах, а потом следовал правилам этой новой речи в барах, где народ спорит о Ницше и Тори Эймос. [32] Бары — вот где я был вынужден постоянно переводить свои мысли на другой язык: «черные» или «афро», а не «цветные», и «в натуре», а не как-то иначе; «фриг», а не «холодильник», «комп», а не «персональный компьютер», «эта хрень», а также «не парь мне мозги, блин».

Но я думал, что уже прошел через это. Оказывается, нет.

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я, слишком поздно обнаружив, насколько близко то, что считается доказанным, к тому чтобы над ним посмеяться.

— Не знаю, — тихо отвечает она, мимоходом посылая еще одну дробинку в бочонок моей грудной клетки, в рыбку моего сердца.

— Что ж, не будем наводить тень на плетень, — усмехаюсь я. — Я чист, как тапиока.

Она взводит курок. Пли.

— Ага. Точно.

Хорошо, возможно я действительно сказал что-то смешное. Но это не значит, что она должна мне об этом говорить. Она должна вести себя немного дипломатичнее — хотя бы для вида. Небольшое вознаграждение за то, что я не убил ее. Ах, но она уже видит меня насквозь вместе с моими сентиментальными чувствами.

Черт бы подрал этот солнечный свет.

Черт бы подрал эту песню.

Понятно, что я не высказываю это вслух. Уже ясно: еще несколько слов вслух — и я потеряю доверие моего маленького судьи. Итак, нет. Все, что я произношу — «Ох».

Просто «ох», в то время как мое сердце всплывает, как рыбешка, кверху пузом, в ожидании следующего выстрела.

Я успел напортачить еще раз пятьдесят, если не больше, прежде чем настало время сказать Исузу «доброй ночи». Мы разместили ее надувной матрац в спальне для гостей, которая раньше служила у меня кладовкой. Самый последний спор возник по поводу практической стороны использования такой вещи, как «подушка». Когда я приношу ее, Исузу разглядывает этот предмет с недоумением и принимается вертеть его в руках, пока подушка не вываливается из наволочки. Исузу глядит на пустой матерчатый чехол, потом на странный предмет на полу, потом на меня. Судя по выражению ее лица, она не поняла, в чем соль анекдота.

— Это подушка, — объясняю я. — Когда ляжешь спать, положишь ее под голову.

Но Исузу уже подняла подушку и исследует швы. Потом обнаруживает молнию и расстегивает ее — только для того, чтобы обнаружить ком бесполезной хлопковой ваты. Я награжден таким взглядом, словно подарил ей на Рождество коробку собачьего дерьма. Что касается предмета, который она клала под голову, то обычно это была мамина одежда. Вы сворачиваете ее комком и спите с мыслями о том, как мамочка любит вас. Всем это известно. Вот только почему я об этом ничего не знаю?

— Только бродяги спят на своей одежде, — говорю я, задним числом пытаясь выдать это за шутку. — Я хотел сказать «нищие»… нет, погоди. Тоже неправильно…

Молчание.

— Только бездомные спят… таким образом.

Мой маленький Бемби моргает. Она не говорит «Тоже мне, новость!», хотя сейчас это было бы как нельзя более уместно.

— Так гигиеничнее, — не уступаю я… и только потом оцениваю вероятность того, что ей знакомо слово «гигиена».

«Чище»… Эта игра в слова мне уже надоела.

— Я имел в виду «чище». Прекрасная свежая подушка чище, чем куча потного старого…

— Она мяконькая, — с грустью объявляет Исузу.

И ни с того ни с сего заключает в объятья опальную подушку — с такой нежностью, что я начинаю ревновать. И к ней, и к подушке.

— Да, вот тебе еще причина, — говорю я. — И она не пахнет червяками.

Это заставляет ее улыбнуться. Снова. Наконец-то. Слава тебе, Господи.

Я желаю ей доброй ночи. Я уже решил, что эта улыбка достойным образом завершит наш первый совместный вечер. Я поторопился с выводами. Прежде, чем я успеваю выключить свет, Исузу заявляет: