Книга Обращенные, страница 94 – Дэвид Сосновски

Смотри выше: проблевался бы, да никак.

— Ищешь седой волосок?

— Что?

— Кончай дурака валять. Ты выглядишь прекрасно.

— Правда?

Мы — вампиры старой закалки. Все мы — продукт неестественного отбора, когда выживает самый симпатичный. Все мы молоды и красивы. И все мы прекрасно выглядим. По крайней мере, внешне.

Но приподнимите шкурку и взгляните на материал, которым покрыты наши кости — то, что превращает каждый наш день в Хэллоуин. Приподнимите шкурку, и вы поймете, что все мы — просто несносные сукины дети. Мы вообразили себя бессмертными, потому что так оно и есть. Мы создали мир див и суперменов, красивых мальчиков и красивых девочек с телами, которые никогда не выйдут из строя и кажутся неувядающими, неуязвимыми для мстительного времени и нечувствительными к его урокам.

Не спорьте со мной. У меня дурное настроение.

— Так когда наш — засра… я имею в виду, гость, — собирается появиться?

— Сьюзи говорит, что в полночь, так что уже скоро, — отвечает Роз. — Так что надо поторапливаться.

С тех пор как начался этот конец света, Роз завела привычку называть Исузу «Сьюзи» — эволюция, которую я не одобряю.

— Ты имеешь в виду Исузу.

— Без разницы.

— И какое у этого типа moniker du jour? [115] У тебя есть какие-нибудь идеи?

— «Роберт», «Роб» или «Боб», — говорит Роз, — но не «Бобби». И уж точно не «Маленький Бобби», — добавляет она, по-прежнему прихорашиваясь, по-прежнему жеманничая, по-прежнему действуя мне на нервы.

— Маленький Фуззи Фак, верно?

Роз одаряет меня красноречивым взглядом из зеркала.

— Ты все это ему выложишь — верно? Ты это задумал?

Я это просто обожаю — когда другой человек придумывает за тебя объяснение, которое ты не в состоянии придумать.

— Да, — отвечаю я. — Именно так.

— О'кей, — Роз поворачивается ко мне лицом. — Пусть они разбегутся.

— Разбегутся?

— Ну, давай, — говорит она. — Здесь. Я даже начну за тебя. «У него пиписька как у зайца…»

Многоточие.

— Хорошо, — я говорю. — У него пиписька как у зайца… даже у Кена лучше.

— Давай снова.

— У него пиписька как у зайца… и встает раз в год по обещанию.

— Еще раз.

— Единственный способ, которым он может себе поставить — взять палочку от мороженого и приклеить ее к своей пипиське скотчем.

— Отлично.

— Единственный способ, которым он может добиться, чтобы у женщины между ног стало мокро — это окатить ее из брандспойта.

— Я уже сказала «отлично».

— Когда он родился, он был настолько уродлив, что доктор шлепнул его мать…

— Стоп. Finite. Cease and desist. [116]

— Ты сама это начала.

— Хорошо, — говорит она, переводя дух. — У него пиписька как у зайца, он трус бесхребетный, козел недоеный, педик, которого выгнали из ада за плохое поведение. Но…

Она наводит на меня палец, точно пистолет: это что-нибудь да значит.

— Сьюзи любит его, и этим все сказано.

— Исузу.

— Один хрен.

Он приходит в черных кожаных штанах, черной шелковой рубашке, черном шелковом галстуке и черном кожаном пальто. Кроме того, он носит темные очки в тонкой металлической оправе, а в мочке уха — рубиновый гвоздик, который мне хорошо виден. Он так стоит, его лицо повернуто ко мне в три четверти — именно так, чтобы я видел, какой волевой у него подбородок.

— Мистер Ковальски, я полагаю?

Да, ты полагаешь, мать твою. Ты действительно полагаешь.

— Можете называть меня «Мартин».

— Хорошо, Марти.

— Нет, — говорю я. — Я сказал «Мартин».

Роз награждает меня щипком — достаточно сильным, чтобы вызвать у меня протечку; я делаю вид, что не замечаю.

— Хорошо, — говорит Роберт. — «Мартин».

— Трудно было нас найти? — спрашивает Роз, ожидая, чтобы взять у него пальто.

Напрасно. Она задерживается в таком положении на секунду дольше, чем следует, потом делает вид, что поправляет одежду.

— Нет, — отвечает Роберт. — Я тут уже бывал.

Это точно, думаю я. Только на этот раз тебя сюда пригласили.

— Хорошо, хорошо, — говорит Роз. — Проходите. Раздевайтесь.

— Сьюзи тут? — спрашивает Роберт, производя взглядом панорамную съемку гостиной.

— Исузу, — поправляю я. — Она в ванной.

— Все еще?

— «Все еще писает»? — переспрашиваю я, делая вид, что не понимаю, о чем идет речь. — Да. Вы же знаете, как долго эти смертные могут писать.

— Можете не рассказывать, — говорит Уже-Не-Маленький Бобби. — У меня новая квартира, понимаете? Знаете, дом был построен… уже после. В этих домах туалетов не бывает, верно? Так вот, в первый раз, когда Сьюзи ко мне зашла, мне пришлось дать ей ведро, чтобы она взяла его с собой в чулан. Такое впечатление, что она мочится на барабан — такое жуткое было эхо. Она выходит, я ей что-то типа: «Господи, девочка…», а она мне: «Ты слышал?», а я: «Ну да». Ух…

Я смотрю на Роз, впечатляюще невпечатлительную. Я кое-что делаю со своим ртом, когда Роберт не видит. Изображаю легкую ухмылку. Роз усмехается в ответ. Перевод: «Сопляк? Вот-вот. Сопляк».

Славно. Один готов. Есть. И мне даже не пришлось особенно напрягаться.

— Ну, Робби… — говорю я. «Робби» не был напрямую исключен из списка, и я думаю, что смогу воспользоваться этой лазейкой. — Чудная история, ее стоило рассказать с порога.

И ЭКГ его ухмылки берет и превращается в ровную линию.

— Ох, господи, — он тушуется. — Неприлично рассказывать о таких вещах, верно?

Роз не кивает, и я тоже. Мы не должны. Робби продолжает самостоятельно.

— И… ну, тем более на людях… Я не должен… Я не знаю, что… Я изви… — он меняет диспозицию. — Просто меня это на самом деле беспокоит. Сьюзи… я имею в виду «Исузу»… она рассказывала мне про вас, как вы нашли ее, как воспитывали, что вы были для нее как Господь бог и…