Онлайн книга «Семья Эглетьер»
|
— Благодарю вас за то, что вы пришли в церковь. Она смутилась. — По-моему, это естественно! — Нет, нет… это… словом, я был очень тронут! Франсуаза была поражена: перед ней стоял совсем другой человек. Не было больше слушателей, и Козлов снова казался удрученным, измученным и разбитым. Представление окончилось, актер снял маску. Ей так хотелось помочь ему! Но как утешить неверующего? Они свернули на улицу Сен-Пер. — Не хотите немного пройтись? — тихо спросила она. — С удовольствием. — На улице сейчас так хорошо! — Вы уезжаете на пасхальные каникулы? — спросил Козлов, помолчав немного. — Да, еду с родителями в Луаре, у нас там домик. А вы? — Я?.. Козлов горько усмехнулся, и Франсуаза упрекнула себя за бестактность. Они спустились к набережной. Небо над городом сияло. На деревьях, уже покрытых блестящими зябкими почками, дрожали солнечные блики. Томились букинисты у своих ящиков, открытых всем ветрам. Франсуаза поняла, что не может не заговорить с Козловым о его недавней утрате. Нельзя исцелить рану, не прикасаясь к ней. — Вы были очень привязаны к матери, правда? — спросила она. — Да. Но виделись мы редко. Мне казалось, что мне не о чем с ней говорить. А теперь, когда ее нет, я не знаю, куда девать время. Мое детство ушло вместе с ней. Меня с матерью связывало столько воспоминаний, дорогих лишь для нас обоих!.. Они помолчали, потом Козлов сказал как бы про себя: — У меня полны карманы монет, которые больше не имеют хождения. Прохожие толкали их, от стремительного мелькания машин вдоль тротуара начинала кружиться голова. «Я ошиблась, — подумала Франсуаза с радостью, — он человечнее и теплее, чем хочет казаться». Крутая лестница вела с набережной вниз, к самой Сене. Не сговариваясь, они спустились. Внизу царили покой и провинциальная тишина. Деревья, чахлый газон, скамья, ленивая медлительность широкой серой реки. На палубе баржи, пришвартованной к самому берегу, лаяла собака. — Ваша мать понимала, насколько серьезно она больна? — В последнее время да. Но это не пугало ее. Она была очень набожна. — Неужели? — вдруг оживляясь, переспросила Франсуаза. Словно мостик лег через пропасть, которая казалась ей непроходимой. — Она верила, как ребенок, — сказал Козлов. — Думала, что на том свете ее ждет нечто чудесное! — Какое это счастье для нее! — В минуту смерти, может быть… А потом? — Как это потом? Козлов остановился. Он был без шляпы, на этот раз буйные волосы его были коротко подстрижены. В глазах отражалась трепещущая рябь воды. — А вдруг там все не так, как она себе представляла, — сказал он. — И вместо рая из папье-маше ее ждет, что гораздо более вероятно, бездонная черная яма. Какое разочарование для нее! Мне больно, но я почти уверен, что в последнюю минуту она почувствовала себя обманутой, словно ребенок, которому солгали. — Вы сами себе противоречите! Если вы боитесь ее разочарования, значит, как и все христиане, допускаете бессмертие души… — Я никогда не отрицал этого. Я отрицаю лишь глупую конкретизацию того, что ожидает душу в загробном мире. Любой знает об этом не больше меня, значит, нечего об этом и говорить. Почему вы жалеете неверующих? Скорее верующий достоин жалости! Атеист заранее готов ко всему, а верующие, чьи головы забиты катехизисом, в девяноста девяти случаях из ста обречены на муки в момент, когда им откроется последняя истина. И моя мать сейчас страдает, я это чувствую! Страдает оттого, что вынуждена признать мою правоту! — А я убеждена, что не страдает, она счастлива, что видит вас оттуда!.. Франсуаза проговорила это не задумываясь, охваченная искренним порывом, и тут же устыдилась своего возбуждения. — Какая вы славная! — сказал Козлов. — Вы помните русский холст у меня над диваном? — Конечно. — Вам, наверное, тоже захотелось бы перекрасить небо в голубой цвет! Да и возраст у вас для этого подходящий! Волнение Франсуазы все росло. Дыхание ее почему-то стало прерывистым, щеки пылали. — В общем, — продолжал Козлов, — самая живая, самая ценная для меня память о матери — именно эта картина с уродливым, нелепо лазурным небом… Франсуазе так хотелось утешить его, но все слова звучали банально. — Да, — наконец проговорила она. — Я уверена, что каждый раз, как вы взглянете на это небо, оно будет вселять в вас желание жить. — А я и не терял его, Франсуаза! — ответил Козлов. Впервые он назвал ее по имени. Они двинулись дальше. Франсуаза продолжала в смущении: — Тем лучше… Вы мне показались таким подавленным и грустным. — Нелегко потерять мать! Но таков уж удел человеческий, всем нам даны в этом мире: смерть, любовь, труд и иногда радость при встрече с прекрасным… На другой стороне Сены виднелся благородный фасад Лувра из светлого пористого камня, его окна пылали в отблеске заката. Широким жестом Козлов указал туда, словно дарил девушке дворец, реку и небо. Потом повернулся к Франсуазе и внимательно посмотрел на нее. — Вы сделали большие успехи в русском языке, — сказал он почти радостно. — Чем вы хотите заниматься в будущем? — Еще не знаю. Может быть, устроюсь переводчицей в Министерство иностранных дел… Так или иначе, после окончания института я обязательно хочу работать. В наше время женщина, которая не работает… Он прервал ее: — Вы живете с родителями? — Да. — Расскажите мне о них. Франсуаза посмотрела на него с удивлением. — Вряд ли это интересно… Наша семья раскололась, как очень многие!.. Отец и мать развелись, и оба вступили в новый брак… — Вы живете с матерью? — Нет, с отцом. — Жаль! По-моему, жить без матери очень трудно… особенно молодой девушке! Франсуаза подумала и честно призналась: — Да нет… Во всяком случае, я этого не чувствую. — Вы часто видитесь с ней? — Иногда, по воскресеньям. — Наверное, это не самые приятные минуты. — Почему же? У меня хорошие отношения и с отчимом и с мачехой. Я никого не осуждаю. Братья тоже. — У вас есть братья? — живо спросил Козлов. И Франсуаза подумала, что, страдая от одиночества в своем замкнутом мире, он инстинктивно тянется ко всему, что дает хотя бы иллюзию семейного тепла. Чужие заботы питали его душу, как питают они душу Маду. — Да, двое. |